Меч мёртвых

Вообще-то Эгиль гораздо более преуспел в отнятии жизни, нежели в искусстве её сбережения. Позже, за пивом у очага, он сознавался, что не слишком надеялся на успех и уповал только на Богов и живучую молодость Искры. Однако Эйр, небесная врачевательница, была нынче милостива к старому берсерку. Он добрался до наконечника – действительно финского двузубого, как верно определил Тойветту, – и бережно вынул его, а потом прижёг вспоротое тело, чтобы надёжно остановить кровь. Тогда Харальд смог разогнуться и отнять сведённые судорогой руки. Чистая тряпица, которой они повили Искре стегно, сразу начала промокать и набухать красным. Они внимательно следили за расползавшимся пятном, но уносящего жизнь потока не было и в помине.

– Рано радоваться! Теперь донести надо, – сказал Эгиль, стирая с лица обильно катившийся пот.

Ему было жарко. Он выпрямился, еле разогнув окостеневшие ноги. Снег густо летел над маленьким островком посередине болота, посвистывая в кроне сосны и в голых ветках кустов: позёмка сменилась самой настоящей метелью. Белёсая мгла наверху мутно розовела предзакатным огнём. Все четверо провели на ногах без малого сутки, с пустыми животами и почти не отвязывая лыж от сапог… А вот погоня, могущая вновь прийти по их головы, будет сытой и свежей…

Искра, уже освобождённый от пут, лежал на земле и не открывал глаз. Извлечение стрелы он вынес с редкостным мужеством, которого, признаться, не ждали от домоседа ни Харальд, ни Эгиль. Посреди болота не из чего было сотворить даже плохонькие носилки, и Эгиль расстелил на снегу широкий кожаный плащ:

– Клади его… Да поосторожней смотри!

Он первым впрягся в сбрую, наспех связанную из запасных тетив. Искра лежал лицом вниз, чувствуя щекой все неровности болотного льда. Рана в стегне, только что сводившая его с ума раскалёнными волнами боли, стала чужой и далёкой; гораздо сильней и обидней болел глубокий след, вдавленный в шею милосердной удавкой ижора. Искру больше не колотило от потери крови и холода – откуда-то мягкими волнами наплывало тепло. Он здраво подумал, что не мог ещё поспеть настолько замёрзнуть… Эта мысль была неинтересна ему и скоро покинула разум. Когда жизнь колеблется на краю пустоты, значимость вещей странным образом изменяется. Смерть становится безразлична, а ничтожные пустяки готовы перевесить весь мир.

– Бусы! – сказал Искра, широко раскрывая глаза.

Тропинка здесь была уже не такой опасной и узкой, и Харальд, бежавший следом за Эгилем, сумел наклониться к другу:

– Что?..

– Бусы… – повторил Искра, и его веки снова отяжелели. – Бусы… Красные… Жёлтые…

Он продолжал твердить об этих бусах всё время, пока Тойветту и двое датчан, сменяя друг друга, тащили его к охотничьему становищу. Рана, беспокоимая движением и толчками, дважды открывалась и начинала обильно кровоточить. Приходилось останавливаться и заново её унимать. Под конец Искра уже не говорил и даже не шептал, но губы беззвучно произносили всё те же слова.

– И дались ему эти бусы! – сказал Эгиль. – Ты-то хоть что-нибудь понимаешь?..

Харальд, у которого от усталости ум заходил за разум, ответил:

– А помнишь нашу серкландскую танцовщицу? Она носит такие.

Его даже осенило, что Искра в его нынешнем состоянии ни дать ни взять вспомнил несчастную Лейлу, терзаемую посреди двора жестоким Замятней. Сердолик и янтарь на тонком девичьем запястье… Харальд уже привык относиться к Искре как к застенчивому меньшому братишке. Он знал, что юный Твердятич ещё едва отваживался мечтать о ласковых девичьих устах, о нежном объятии рук, обо всём том, ради чего на самом деле живёт всякий мужчина. А вдруг танец заморской плясуньи и зрелище насилия над нею неожиданным образом его разбудили? Вдруг он по-мальчишески влюбился в несчастную девку и возмечтал, как спасёт и защитит её ото всех зол?..

В другое время Харальд гордился бы своей догадкой, ибо конунгу надлежит уметь многое, и особенно – заглядывать в души людей, объясняя и предугадывая поступки. Но Эгиль всё тяжелей отдувался, перетаскивая по сугробам сделанную из плаща волокушу, и Харальд в очередной раз сменил его. На плаще лежали мягкие еловые лапы, а сверху, по-прежнему вниз лицом – Искра. Он был закутан в тёплые одежды, но висок и щека, доступные взгляду, были совсем восковыми, и, наверное, из-за этого Искра казался жалким, худеньким и бесплотным. Харальд налёг грудью на связанные тетивы. Сын гардского ярла на деле был гораздо тяжелее, чем казался. Харальд упрямо склонился вперёд и потащил его так же быстро, как это получалось у Эгиля. У него тоже урчало в животе и по осунувшемуся лицу каплями бежал пот, но он не позволял себе замедлить шаг. Сыну конунга не годится ни в чём ни от кого отставать.

Тойветту, щенок Серебряной Лисы, в Новый Город с ними не пошёл.

– Ты можешь думать обо мне всё, что пожелаешь, – с некоторой даже надменностью заявил он Эгилю, предположившему, что парень просто не смеет показаться на глаза боярину Твердиславу. Повернулся и неутомимой волчьей рысью побежал в лес. Только ёлки махнули вслед усыпанными снегом ветвями…

Глава четвёртая