Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада

Многие в Италии, причем не только на юге, полагали папский режим менее экономически и политически выгодным, чем власть Гогенштауфенов^{192}. Что же касается Regno, то там сыграли свою роль не только эти соображения, но и сформировавшаяся за десятилетия лояльность местных элит «швабской» династии, и определенные политические, экономические, культурные и личные связи, которые за времена Отвилей и Гогенштауфенов сплотили изначально пестрые и разнородные территории итальянского юга. Они заставили жителей Regno почувствовать себя принадлежащими единому целому, а потому — предпочесть власть отпрыска старой династии, пусть и бастарда, неуверенному папскому правлению, грозившему новыми междоусобицами. «Королевство… определенным образом проявило собственную волю и нежелание подвергнуться расчленению от рук папства»^{193}.

Александру IV не оставалось ничего, кроме как вновь поставить все на ненадежную английскую карту. В 1255 году папа подтвердил решение своего предшественника о даровании сицилийской короны Эдмунду, младшему сыну Генриха III. В обмен король Англии взял на себя тяжелые финансовые обязательства — выплачивать Риму 2 тысячи унций золота в год и возместить расходы на войну папства с Манфредом. Таких денег у короля Генриха попросту не было^{194}. Более того, сицилийские обязательства вызывали все большее раздражение у английских баронов, в конце концов выступивших против своего короля с оружием в руках.

В Риме поняли, что для решения проблемы по имени Манфред придется искать других помощников. Но решать эту задачу Александру IV уже не пришлось, так как его не слишком долгий и неяркий понтификат подошел к концу в апреле 1261 года.

Преемником покойного был спустя несколько месяцев избран француз Жак Панталеон, патриарх Иерусалимский, ставший Урбаном IV. Тогда, конечно, никто не предполагал, что избрание этого папы открывает новую эпоху в истории католической церкви. На протяжении более чем столетия после интронизации папы Урбана престол святого Петра будут занимать в основном понтифики родом из Франции, в коллегии кардиналов также начнут доминировать французские прелаты, а в XIV веке папство и вовсе на несколько десятилетий перенесет свою резиденцию в Авиньон. За редким исключением папы этого периода будут тесно сотрудничать с Французским королевством, а многие — находиться от него в прямой зависимости. Карл Анжуйский и его эпопея во многом положили начало этому процессу, в результате которого «папство, не имея возможности опереться на империю, попало под власть новой ведущей европейской державы — Франции»^{195}.

Однако в начале 1260-х годов до этого было еще далеко. Папа Урбан, человек весьма энергичный и много поездивший по свету, попытался найти решение проблемы Гогенштауфенов, то есть сделать то, в чем не преуспел его предшественник. К тому времени Манфред официально короновался в качестве сицилийского короля, воспользовавшись слухами о смерти в Германии маленького Конрадина, — слухи эти, возможно, были распущены агентами самого Манфреда[101]. Вдобавок он приобрел заметное влияние не только во всей Италии, к северу от границ Regno, но и за морем, выдав в 1262 году свою дочь Констанцию за наследника арагонского престола принца Педро, будущего Педро III (этот брак сыграет важную роль в событиях, последовавших за «Сицилийской вечерней» 20 лет спустя). Папа был в ярости: Арагон, одно из самых могущественных государств Средиземноморья, стал союзником Гогенштауфена. На английского короля и его сына в сицилийской партии более рассчитывать не приходилось, и в поисках поддержки Урбан IV обратил взор к своей родине, Франции. Так на сцену в качестве претендента на сицилийский трон спустя десятилетие вновь вышел Карл Анжуйский.

Папский посланник Альберт Пармский прибыл в Париж в апреле 1262 года. Ему было поручено добиться от Людовика IX пересмотра прежнего решения и позволить одному из принцев французского королевского дома (конкретное имя пока не называлось) стать с благословения папы королем Сицилийским. Услышав об этой просьбе, Людовик «почувствовал себя неудобно, учитывая наследственные права Конрадина. В то же время он не одобрял поведения Манфреда, который, безусловно, был узурпатором и врагом церкви… Он отказался от трона Сицилии для самого себя или одного из своих сыновей, но не возражал, когда Альберт сделал соответствующее предложение его брату Карлу, графу Анжуйскому»^{196}. Совесть короля была неспокойна — о чем говорит и тот факт, что позднее, когда Карл выступил в поход за короной и стало ясно, что без войны дело не обойдется, Людовик счел нужным выдвинуть аргументы в поддержку принятого решения: «Он подчеркивал, что решение папы не противоречит феодальному праву, ибо он — сюзерен Сицилийского королевства. Союз Манфреда с мусульманами еще больше, чем его нападки на Святой престол, оправдывал объявленную ему войну, придавая ей характер крестового похода»^{197}.