Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада

Позиция Арагона была уязвима с правовой точки зрения. В 1205 году арагонский король Педро II, прозванный за свою набожность Католиком, признал верховную власть Святого престола над своими владениями, за что тогдашний папа Иннокентий III торжественно короновал Педро в Риме[189]. Таким образом, с точки зрения папства Арагонское королевство находилось в таком же положении, как и Сицилийское, — было папским леном, который глава церкви мог отнять у неугодного государя и передать другому, лояльному. Мартин IV так и поступил, предложив арагонский трон еще одному Карлу — юному графу де Валуа (ему шел 15-й год, и он был только что посвящен в рыцари), младшему сыну Филиппа III, короля Франции. Претендент приходился не только внучатым племянником Карлу Анжуйскому, но и племянником Педро III: его матерью, к тому времени давно покойной, была Изабелла, младшая сестра Педро. Король Франции и его сын, не мешкая, выступили в поход. Войско, которое они вели против Педро, кажется огромным — 16 тысяч конных рыцарей, 17 тысяч лучников и 100 тысяч пехоты^{396}, — но речь, видимо, идет о свойственных средневековым хронистам преувеличениях. В любом случае армия, собранная французским королем, была, очевидно, весьма мощной, а учитывая, что против Педро выступил и его младший брат Хайме II, король Мальорки, ничто не предвещало, что это предприятие заслужит позднее уничижительную оценку историков — как «возможно, самое несправедливое, ненужное и катастрофическое за всю историю монархии Капетингов»^{397}. Правда, уже в первые недели похода армия вторжения увязла на севере арагонских земель.

Как бы то ни было, направляясь в предпоследний день 1284 года из Мельфи, где он провел Рождество, в недалекую Фоджу, где 60 годами раньше Фридрих II построил один из своих замков-крепостей, Карл Анжуйский мог надеяться на то, что движение колеса Фортуны вниз, столь заметное для него в последние три года, замедлится, а может, и сменится новым подъемом. Как обычно, король много работал, отдавал распоряжения, подписывал эдикты. Но одной воли, даже столь сильной, как у Карла, было уже недостаточно для того, чтобы продолжать бороться. Король был стар, последние годы он провел в постоянном нервном напряжении, и его необычайно крепкое здоровье вдруг сдало. В Фодже Карл слег. Чем именно он заболел, сказать трудно: медицина XIII века знала немного диагнозов, кроме весьма расплывчатых «горячки» и «лихорадки». Болезнь была очень скоротечной: уже б января король отдал последние распоряжения, а в ночь на 7-е исповедался и причастился. Его последняя молитва была простой и касалась того, что он считал главным в своей жизни: «Господи Боже, истинно верую в Тебя, моего Спасителя, и прошу — смилуйся над моею душою. Ты знаешь, что я принял Сицилийское королевство во имя Святой Церкви, но не ради своей выгоды. Помилуй, Господи, и прости мне мои грехи»^{398}. Вскоре после этого Карл I, король Сицилии, Неаполя, Албании и Иерусалима, князь Ахейский, граф Прованса, Форкалькье, Анжу и Мэна, впал в забытье и умер, не дожив два с половиной месяца до 58 лет. Колесо Фортуны, столь активно вращавшееся всю его беспокойную жизнь, остановилось. Как отметил Салимбене де Адам, «почил он в тот самый день, в который короновался много лет тому назад[190]. Был он прекрасным воином и снял посрамление с французов, которое те навлекли на себя при Людовике Святом в заморских землях. И оставил он после себя добрых наследников — сыновей и внуков»^{399}. Немного напоминает последние слова какой-нибудь сказки, которую читают детям на ночь.

О наследниках Карла I у нас еще будет возможность поговорить в заключении настоящей книги. Пока же отметим, что позитивный отзыв процитированного хрониста отражает в первую очередь мнение гвельфской части тогдашнего итальянского общества, для которой Карл был фигурой легендарной и безусловно позитивной. Горевали о Карле, конечно, и при французском дворе, где понимали, что, несмотря на поражения, преследовавшие сицилийского короля в последние годы, в его лице Франция утратила сильного союзника. На отложившемся от Карла острове Сицилия и в других владениях Арагонской короны, естественно, ликовали; воспряли духом остатки гибеллинской партии в городах Центральной и Северной Италии; наверняка обрадовались новости о кончине давнего врага и в Константинополе. Остальная Европа, судя по всему, восприняла эту весть более или менее нейтрально.