Меч ислама

— Ну, что? — резко спросила она. — Что он пишет? Дож через стол подтолкнул к ней письмо.

— Прочти сама. Прочти и им тоже.

Она взяла бумагу и начала читать вслух. Закончив, она воскликнула:

— Слава Богу! Это кладет конец твоим сомнениям, Антоньотто!

— Но можно ли этому верить? — мрачно спросил он.

— Как иначе, — возразил Шипьоне, — можно объяснить участие Просперо?

— Ты что, сомневаешься в собственном сыне? — спросила супруга дожа, повышая голос.

— Только не в нем. Никогда. Но можно ли доверять его окружению? Шипьоне, чья честолюбивая душа интригана пылала ненавистью ко всей семье Дориа, немедленно согласился. Но супруга дожа оставила его замечание без внимания.

— Просперо, как и я, больше флорентиец, чем генуэзец. Если он что-то утверждает, значит, уверен.

— В том, что французы не ищут выгод? В это нельзя поверить.

— Но что ты выигрываешь, не доверяя ему? — продолжала спор его супруга. — Закрывая сейчас ворота перед Дориа, ты закрываешь их и перед будущим своей страны.

— Убедить меня? О, небо! Я в тумане! Единственное, что я сейчас ясно вижу, это герцогскую корону, данную мне императором. Разве я не обязан служить ему за это?

Вопрос был задан всем сразу, но ответила на него монна Аурелия.

— А разве служба Генуе не твоя обязанность? Пока ты балансируешь между интересами императора и собственного народа, выигрывает Фрегозо. И не питай иллюзий на этот счет. Поверь мне.

Дож вопросительно посмотрел на Спинолу.

Доблестный капитан выразительно повел плечами и вздернул брови.

— Мне кажется, ваша светлость, что утверждения Просперо все меняют. Если делать выбор между императором и королем Франции, нужно, как вы сказали, выбирать службу императору. Но если выбирать между любым из них и Генуей, как и говорит Просперо, то ваши обязательства перед Генуей превыше всего. Так я понимаю все это. Но если ваша светлость понимает ситуацию по-другому и намерена продолжать сопротивление, тогда надо принять решение о подавлении мятежа.

Дож впал в печальную задумчивость. Наконец он грустно вздохнул.

— Да. Хорошо сказано, Агостино. Именно так и нужно говорить с Просперо.

— Его присутствие и гарантии будут ускорят капитуляцию, — сказал Шипьоне. И добавил, поджав губы: — При условии, что можно доверять Андреа Дориа.

— Если он не заслуживает доверия, то почему?

— Из-за своего непомерного честолюбия. Из-за стремления стать правителем Генуи.

— О, с этой опасностью мы справимся, когда она возникнет. Если возникнет, — дож покачал головой и вздохнул. — Я не должен жертвовать людьми и заливать кровью улицы Генуи. Это, по крайней мере, ясно.

— В таком случае ничто не должно мешать вашей светлости принять решение. Только если порукой будет слово Андреа Дориа, а не уверения Просперо.

Глава III. КАПИТУЛЯЦИЯ

Записи Шипьоне о дискуссии в серой комнате Кастеллетто на этом обрываются. Либо его захватил драматизм происходящего, либо то, что последовало за этой дискуссией, было лишь повторением уже известного.

По крайней мере, Шипьоне показал нам, какие доводы склонили дожа к решению. Мы знаем, что в тот же вечер были посланы гонцы на флагманский корабль Дориа и к Чезаре Фрегозо в Велтри с предложением о сдать город. Единственным условием было не подвергать насилию жителей Генуи и разрешить императорским войскам беспрепятственно покинуть город с оружием.

Оговорив эти условия, дон Санчо Лопес на следующее утро покинул свой полк. Испанцы яростно сопротивлялись капитуляции, твердя, что рано или поздно к ним на помощь придет дон Антонио де Лейва. Но дож, полностью убежденный теперь в том, что действует во благо Генуи, был непоколебим.

Не успели испанцы покинуть город, как Фрегозо ввел триста своих французов через Фонарные ворота под восторженные крики толпы, приветствовавшей их как освободителей. Основные силы Фрегозо оставались в лагере в Велтри, поскольку невозможно было разместить такую армию в голодающем городе.

Через два-три часа, ближе к полудню, к молам подошли галеры, и Дориа высадил еще пять сотен своих провансальцев, в то время как Просперо занимался высадкой трехсот папских солдат. Предполагалось, что они выступят на параде, дабы придать происходящему пущую значимость. Но прежде, чем высадился последний солдат, стало очевидно, что все участники событий по-разному понимали ситуацию.