Меч и Цитадель

Ответа на этот вопрос я так и не услышал: стоило мне завершить фразу, на дорожке, ведущей к фонтану, показался архонт. На маскарад он нарядился баргестом, так что при хорошем освещении я бы, пожалуй, его не узнал, однако сумерки ночного сада сорвали с него и костюм, и маску не хуже человеческих рук, а посему, едва различив в темноте его рост и походку, я узнал его сразу.

– А-а, – заговорил он, – стало быть, ты нашел ее. Я должен был это предвидеть.

– Я так и подумал, – ответил я, – но не был в том уверен.

VIII. У обрыва

Из дворцового сада я вышел через одни из ворот, выходящих на сушу. Возле них несли караул шестеро кавалеристов, отнюдь не столь беспечных и благодушных, как те, что несколько страж назад встречали меня на лестнице, ведущей к садам от реки. Один, вежливо, но непреклонно преградив выход, спросил, вправду ли мне необходимо уйти со званого вечера так рано. В ответ я представился и сказал, что этого, увы, не избежать: ночью-де я еще должен закончить кое-какие дела (в самом деле ждавшие завершения), а назавтра мне предстоит крайне нелегкий день (в самом деле мне предстоявший).

– Тогда ты просто герой, ликтор, – несколько дружелюбнее прежнего заметил солдат. – Сопровождающие при тебе есть?

– Были два клавигера, но я отпустил их. Что помешает мне найти дорогу назад, в Винкулу, одному?

– Можешь остаться здесь до утра, – предложил другой кавалерист, до сих пор хранивший молчание. – Тебе подыщут тихое место, чтоб спокойно поспать.

– Да, но дела останутся несделанными. Боюсь, я должен идти немедля.

Солдат, преграждавший мне путь, отступил в сторону.

– Я бы все же послал с тобой пару человек. Подожди немного, и они подойдут – вот только получу разрешение от начальника караула.

– В этом нет надобности, – заверил его я и вышел за ворота, прежде чем кто-либо из них сказал еще хоть словцо.

Отовсюду вокруг явственно веяло тревогой, словно виновный в убийствах, о которых рассказывал мой сержант, еще не угомонился – меня никак не оставляла уверенность, будто, пока я гостил во дворце у архонта, в городе не обошлось без новых жертв. Мысли эти внушали приятное возбуждение, и вовсе не оттого, что я по глупости полагал себя неуязвимым: риск покушения, смертельно опасная ночная прогулка по темным улицам Тракса изрядно притупили гнетущую тоску, готовую накрыть меня с головой. Этот неясный ужас, эта безликая угроза ночи были самыми ранними среди всех моих детских страхов и посему сейчас, когда детство осталось далеко позади, казались столь же родными, домашними, как и все прочее, что сохранилось при нас, повзрослевших, с детских времен.

Оказавшемуся на том же берегу, что и хакаль, где я побывал нынче днем, нанимать лодку мне не потребовалось, но незнакомые улицы в темноте казались лабиринтом, выстроенным специально ради того, чтоб сбить меня с толку. Однако после нескольких неудачных попыток я отыскал ту самую узкую тропку, что вела наверх, к хакалю у отвесной скалы.

Из жилищ по обе ее стороны, безмолвствовавших днем, в ожидании, пока могучая каменная стена, что напротив, поднявшись, не заслонит солнца, доносились негромкие голоса, а за несколькими окнами мерцали огоньки ламп-жирников. В то время как Абдиес пировал внизу, во дворце, скромные обитатели вершины утеса тоже устроили себе празднество, причем их веселье отличалось от его званого вечера разве что куда меньшим буйством. Проходя мимо, я слышал за стенами звуки любовных игр, точно такие же, какие слышал в садах у архонта, пока шел к воротам после окончательного расставания с Кириакой, негромкие разговоры, добродушные перепалки и смех. Дворцовый сад благоухал цветами, а воздух его освежали струи фонтанов и влага ледяных вод Ациса, струившихся за оградой. Здесь этаких ароматов, разумеется, было не сыскать, однако ночной ветерок, витавший среди хакалей и пещер с закупоренными устьями, пах то навозом, то ароматным свежезаваренным чаем либо убогой жидкой похлебкой, то попросту свежестью горных вершин.

Поднявшись повыше, туда, где не желал селиться никто из хозяев, настолько зажиточных, чтобы позволить себе хоть немного света, кроме света кухонных очагов, я обернулся и оглядел город точно так же, как – правда, в совсем ином расположении духа – озирал его днем, с зубчатых стен замка Акиэс. Говорят, в горах имеются расселины такой глубины, что на дне их видны звезды – другими словами, пропасти, достигающие той стороны мира, пронзающие весь мир насквозь. Казалось, на краю одной из этих расселин я и стою. Внизу, подо мною, сияли мириады огней, как будто вся Урд внезапно ушла из-под ног, открыв взгляду бездну, полную звезд.