Меч и щит

Промахнувшийся хуматан с поразительным для такого громадного зверя проворством повернулся и погнался за мной. Я во всю прыть припустил к Угольку и, уже чувствуя шеей горячее дыхание медведя, совершил самый выдающийся прыжок в своей жизни, который в других обстоятельствах наверняка сделал бы меня немейоником. Я вскочил на спину Угольку, судорожно вцепившись левой рукой в гриву. Не дожидаясь моих указаний, Уголек рванул с места в карьер, успев, впрочем, лягнуть медведя по морде. Этим он привел хуматана в неистовую ярость, и тот погнался за нами, видимо, решив переломать кости и мне, и Угольку. Несмотря на его неожиданную резвость, за арсингуем он, конечно же, не угнался бы, и я мог бы уйти, но это значило оставить седло и прочее добро в подарок лохматому разбойнику, а такой оборот меня никак не устраивал.

— По кругу! — заорал я на ухо Угольку.

Тот отлично меня понял и принялся описывать между пещерой и лесом один круг за другим. Сначала хуматан по тупости не соображал, что мы его водим, но постепенно до него дошло, что окружающая местность почему-то не меняется. Он взревел и попытался перехватить нас, рванув по хорде нашего круга, но Уголек закрутил вместо ноля восьмерку, и хуматану пришлось снова гоняться за его хвостом.

Этот маневр он повторил несколько раз, и с тем же успехом. В конечном итоге такая гонка утомила исполинского черного медведя. Вот тогда-то я и счел, что пришло время поменяться местами, и коротко скомандовал Угольку:

— В отрыв!

Умный конь мигом сменил тактику — понесся во всю прыть по прямой. И когда мы достаточно удалились, я развернул арсингуя кругом и поскакал прямо на хуматана, крича во все горло и размахивая топором. Мои крики и взмахи медведя не испугали, но он предпочел больше не утомляться, раз недруг сам сдуру несется к нему в зубы. Он встал на задние лапы, сравнявшись ростом со мной, седоком, и поднял передние для удара громадными как кинжалы, когтями.

Мы стремительно приближались к нему, и лишь в самый последний миг я скомандовал:

— Мимо! — И Уголек, оставляя за собой кривую линию из примятой травы, какую не смог бы сделать никакой конь, кроме арсингуя, пронес меня так близко от хуматана, что я разглядел даже радужную оболочку черных глаз, а его опустившаяся с размаху лапа зацепила одним когтем мой хитон и с треском порвала его, чиркнув и меня поперек спины. Но, несмотря на жгучую боль, я очутился там, где хотел, позади зверя, и обрушил ему Скаллаклюв точно на шею под основание черепа, с хрустом перерубив крепкие позвонки.

Топор вырвало из моей руки, и я промчался еще пару стадий, прежде чем оглянулся на грозного противника. Тот издал страшный рев и развернулся, словно не веря в свою смерть и собираясь гнаться за нами. Но силы его убывали, и он рухнул на траву — терзать когтями ни в чем не повинную землю и поливать ее своей кровью. Через несколько минут он затих, и я осторожно приблизился, все еще не слезая с Уголька и готовый дать деру, если зверь хотя бы моргнет. Мне тоже не верилось, что этот могучий медведь мог вот так просто умереть, и казалось, это какая-то хитрость, на которые, если верить сказкам, хуматаны были горазды. Но он не шевелился, и я наконец спешился за Скаллаклювом. Топор глубоко вошел в мясо и кость, и пришлось изрядно попотеть, прежде чем я высвободил оружие. После чего огляделся и с удивлением обнаружил, что еще даже не успело стемнеть. Что ж, тем лучше, меня ждет работа. Кажется, сегодня я все-таки поем мяса.

Насобирав в лесу хвороста, я развел костер и принялся разделывать добычу. Обрубленные лапы я насадил на срезанную для этой цели толстую ветку березы и оставил поджариваться над костром, а сам вернулся к туше. Работа вышла долгой. Я измерил медведя: в длину девять локтей без одного пальца. Так что поужинал я уже в полной темноте и улегся спать, решив закончить разделку утром.

Свою рану я не успел рассмотреть, но не беспокоился о ней, так как привык считать, что если рана не валит с ног, то она не опасна. Но, сняв разорванный хитон, я лишь головой покачал и содрогнулся. Хорошо, что я перед поединком снял лорку, та не порвалась бы так легко, и хуматан сдернул бы меня с коня. И тогда…