Меч и щит

Мне в щеку ткнулось что-то влажное, а по носу слегка царапнуло многозубцовое, вроде гребня. Я с трудом открыл глаза и увидел перед собой снемуса, снова намеревавшегося ткнуться мордочкой мне в лицо. Увидев, что я проснулся, зверек раскрыл рот во всю ширь и высунул розовый язычок, делая им лакательные движения. Тяжело поднявшись на ноги, я кое-как доплелся до бочонка, поднял валявшуюся рядом с ним кружку и зачерпнул пива. Сделав приличный глоток, я поставил недопитую кружку перед снемусом, а сам закрыл глаза, дожидаясь, когда пиво покойного Псара сотворит свою утреннюю магию.

— Смотри, утонешь, — раздался у меня за спиной голос Мечислава.

Я открыл глаза и огляделся в поисках тонущего. Мечислав показал вниз. Я опустил взгляд: снемус забрался в кружку и пытался спастись от смерти путем понижения уровня жидкости. О законе Ликофрона он явно не знал, надо полагать, по молодости, ведь ему от роду было самое большее две недели. Я вытащил его за шкирку и опустил на землю рядом с кусками подгорелой оленины, остатками нашего ужина, которые зверек тут же принялся жадно глотать, пофыркивая.

Мы рассмеялись, глядя на него, все трое, потому что к нам с Мечиславом подошел Фланиери.

— Теперь придется взять этот кадук с собой, — сказал Мечислав.

— Кадук? — переспросил я.

Фланнери тоже смотрел на Мечислава вопросительно — ему это слово было в диковинку. Мечислав охотно растолковал:

— Кадук — это имущество умершего, у которого нет известных наследников. Он отходит либо князю, либо жупану, либо тому, кто первый наложит на него руку, смотря по обстоятельствам.

— Что ж, раз так, то зверька и правда придется взять с собой, — согласился Фланнери. — Видимо, такова воля Валы.

— Но только если лошади не воспротивятся, — оговорил условие я. — Иначе пусть живет как знает, воля там Валы или нет. Добрая воля коней мне дороже.

Согласен, это прозвучало не очень почтительно по отношению к богине, но поскольку я доводился этой богине внуком, то считал себя вправе не очень стесняться в выражениях. Мы забрали кадук, то бишь выморочное наследство, включая посаженного мною на плечо снемуса, и направились туда, где вчера привязали лошадей. Когда мы подошли, они приветствовали нас недовольным ржанием, и, взглянув на них, я тотчас понял причину недовольства и негромко выругался под нос. Вчера ночью, занятые уничтожением логова колдунов, мы как-то позабыли расседлать коней и, главное, разнуздать их. Вообще-то для Уголька разнуздание особой роли не играет, так как у него узда без удил и служит в основном для украшения, так как управляю я им, не прибегая к поводьям. И, судя по тому, как были объедены листья на росшей рядом с елью ольхе, подкрепился он, во всяком случае, не хуже, чем мы. А вот Сполох Мечислава объедал березы не без труда и имел все основания жаловаться.

— Сейчас, сейчас, — поторопился успокоить его Мечислав, доставая из тороков кусок отнятого у ромеев хлеба. — Расседлаю я тебя и разнуздаю, дай только выехать из этой клятой чащобы. — И поглядел на нас с Фланнери.

— Ну что ж, — пожал плечами я, — дневка нам и впрямь не помешает. Кстати… — Я повернулся к Фланнери. — Мы с Мечиславом направляемся в Тар-Хагарт. Тебе как, по пути?

— По пути, — улыбнулся он. — Хотя я недавно оттуда. Теперь, когда мы вместе, нам всегда будет по пути.

Я только головой покачал, слыша в его словах твердую уверенность, но о причинах ее допытываться не стал и начал собираться в дорогу. Но первым делом нам, конечно, пришлось допить то немногое, что еще оставалось во втором бочонке — не везти же и его с собой. Когда мы это сделали, остатки похмелья улетучились и мир снова стал для меня светлым и прекрасным.

Перед тем как забраться в седло, я посадил захмелевшего снемуса на ладонь и поднес его к самому храпу Уголька, а потом и Сполоха. Те сперва обнюхали его, а затем фыркнули, но не сердито, и я счел, что они не возражают против его общества.

Больше никаких причин для задержек не осталось, и мы тронулись в путь. Двигались мы в таком порядке: впереди Мечислав, пообещавший вывести нас к дороге на Тар-Хагарт, не возвращаясь по нашим следам, за ним шел Фланнери, проверявший по одному ему ведомым приметам правдивость слов Мечислава, а замыкающим ехал я со снемусом в седельной сумке. Мечислав не соврал — мы уже через час выбрались к дороге, хотя, как уточнил Мечислав, ехали не самым кратчайшим путем, а под углом к тракту.

Подыскав около него подходящую широкую поляну, мы освободили коней от седел, тороков и сбруи. Пока кони паслись, мы развели костер и сели доедать оленину, не забыв поделиться и с проспавшимся снемусом, который вылез из седельной сумки и крутился возле нас, требуя свою законную часть.

Подбрасывая в костер хворост, я вдруг наткнулся на неведомо как затесавшуюся в него гнилушку. Мгновенно вспомнив свой сон, я с проклятием отшвырнул ее. Настроение мигом испортилось.

— Ты чего? — спросил Мечислав.

— Да так, — отмахнулся я, — просто вспомнил вчерашний сон.

— Какой сон?

— Разве ты его не видел? — удивился я. — А ты? — повернулся я к Фланнери.

Тот молча покачал головой.