Меч и Крест

Но значит ли это, что «худая ведьма» — женщина, слишком хорошая для ведьмы, или ей просто ужасно хочется подтасовать подобный ответ? С другой стороны, ни в одном описании канонических колдуний не сказано, что те обязаны еженощно дежурить на горах, «чтобы остановить то, что может нарушить Истину». Каждую ночь! Это ж работа потяжелее, чем у папы!

«Моя власть — ваше рабство», — угрожающе лязгнула в ее голове несчастная Кылына.

«Невидима и свободна!» — закричала обожаемая Маргарита Николаевна.

В словах этих женщин таилось явственное противоречие…

— Что, даже одного мальчика не возьмете? — не унимался таксист. — Нет, а серьезно, чего это будет?

— Да выпускной празднуем. Институт окончили. — Даша лгала, как дышала.

— А какой?

— Театральный.

— Оно и видно, актрисы! — довольно гоготнул шофер. — Телефончик не оставите?

— Ну уж извините, — хихикнула Даша Чуб. — Либо деньги, либо телефончик.

Водитель тут же посерьезнел и выбрал деньги. Машина въехала на угасающую Трехсвятительскую, заполоненную длинным разросшимся забором заново отстроенного Михайловского монастыря, загородившего некогда открытый со всех сторон парк.

— Тут, — тормознула машину Даша у примкнувшего к отштукатуренному монастырскому забору старого особняка, наверняка водившего близкое знакомство еще с предыдущим — девятисотлетним Михайловским. — Подождите нас, мы недолго, — на всякий случай соврала она и гордо похвасталась: — За мной, я здесь каждую дыру знаю!

Катя неприкрыто поморщилась и сунула таксисту сто гривен:

— Дождитесь в любом случае.

Следуя за взмахом Дашиной руки, троица нырнула в какую-то невнятную калитку и, пройдя неправильный треугольник двора, образованного тремя четвертыми домами, вильнула в узкую каменную щель между стенами.

— Прошу, — пригласила их Даша, шагнув в серо-молочные сумерки парка. — Эх, и хорошо тут!

— «…на террасах лучшего места в мире — Владимирской горки!» — окончила цитатой Ковалева.

— Булгаков? — учуяла по интонации Чуб. (При всем ее уважении, умницу чересчур уж зашкаливало на обожаемом «Мастере».) Впрочем, сейчас она была солидарна с ними. — «Вот стою на горке, на Владимирской. Ширь вовсю — не вымчать и перу!»[7] — гордо громыхнула она другим классиком и грянула в голос: — «Й-о-хо-хо, и бутылка рому!»

День был наполовину разбавлен подступающей ночью, и субботние киевляне еще нежились на летних скамейках и висели на низком заборе, вглядываясь в «потрясающий по красоте вид». А в овальной беседке над обрывом уже лобызалась какая-то насмерть прилипшая друг к дружке парочка влюбленных, и Даша романтично засопела, вспомнив, как когда-то, на первом курсе училища, целовалась со своей тогдашней Большой любовью на этой самой лавке, под металлическим кружевом крыши.

От беседки в серо-кружевной шляпе дорога сбегала крутым полукругом на нижнюю террасу горы, где возвышался памятник князю Владимиру с горящим электрическими лампочками трехсаженным крестом. Справа от чугунного Крестителя Руси были расчерчены пять симметричных аллей, по которым прогуливались несколько поздних любителей городской природы. Слева, на опоясывающей дуб круглой скамье, расположилась щебетливая студенческая компания, вооружившаяся десятком бутылок пива.

— Странно все-таки, — заметила Даша. — Как Лысая Гора может быть в двух шагах от Крещатика? Я думала, что ведьмы должны собираться в каком-то безлюдном месте.

— А оно и было тогда безлюдным, — объяснила Маша. — Раньше из Верхнего в Нижний Город можно было попасть только по Андреевскому спуску. Фуникулера не было. А Александровский, ну, тот, который сейчас Владимирский, спуск от Крещатика на Подол проложили только в 1850 году. Десять лет прорубали… Да что там, если и сам Крещатик всего 200 лет назад построили, а Киеву 1500!

— А я слыхала, меньше, — отозвалась Катя.

— Или больше. Это официальная версия: 1500. А на самом деле никто точно не знает, сколько ему лет. Историки по-прежнему спорят. Представляешь, — апеллировала Маша к Чуб, — какая тут раньше чаща была, огромная — до самого Днепра! Перунов гай. А потом, когда князь сверг отсюда деревянного идола, ведьмы оставили это место…

— Они ушли, а мы поселились! — весело хмыкнула Даша. — Я ведь выросла тут, на Десятинной. Меня бабка все детство на Владимирской горке выгуливала. Может, я на этой самой Чертовой горе в пасочки играла!

— А мой заместитель говорит, что окна нашего офиса тоже выходят на Лысую Гору, — ухмыльнулась Дображанская.

— На Замковую-Хоревицу-Флоровскую-Киселевку, — серьезно кивнула Маша Ковалева. — Многие считают ее пятой. Ее как-то еще зовут, кажется, Киевлянкой…

— Стойте! — шало вскрикнула Чуб.

Катя и Маша остановились.

— Да не в том смысле, — взбудораженно замахала руками она. — Я выросла рядом с Лысой Горой, ты — работаешь! А ты? — Она требовательно посмотрела на Машу.

— Я — нет, — смутилась та. — Не сходится. Даже близко ни одной нету.

— Жалко. Хоть какое-то объяснение вырисовывалось. Ладно, веди, Сусанин! — ободрительно похлопала Чуб Машу по плечу. — Показывай, где твое небольшое возвышение?