Меч и его Король

Вот за то я и доверяю лишь метрополитеновой старине. Тем более что сама станция — красоты необыкновенной. Неземной, вот. Честь и гордость нашей былой родины. Полы теперь, конечно, гранитные, поизносились, но были из настоящего мрамора. Обводы колонн — тоже. Из темно-серого, почти черного уфалейского. По колоннам и потолку широченные дуги — рельсы из дорогущей хромированной нержавейки. Говорят, мальчишки прежних времен по ним медные пятаки на спор катали. У самых удачливых монета пролетала до верха и оттуда спускалась по тем же стальным каналам…

Но самым заманчивым там, внизу, для мальчишек были две вещи.

Первое — инкрустация колонн из кусков родонита, или орлеца, цвета вечерней зари, что наутро обещает грядущую непогоду. Орлец — камень, которого в природе много не бывает. Оттого, наверное, и сложили колонны как бы мозаикой, из лоскутков. И еще много оттуда выковыряно и залеплено под цвет какой-то мастикой. Мне так кажется, это в основном мы с приятелями и сестренкой постарались. Такой алый камешек знаете, как ладошку согревает? Будто костер.

Ну, а второе, что манило, — мозаичные панно художника Дейнеки в глубоких потолочных фонарях-кессонах. Чтобы рассмотреть каждую, надо было опрокидывать голову под прямым углом к спине, а уж полюбоваться на все сутки Страны Советов — это ж никакой шеи не хватит. Свернешь напрочь.

Словом, всяких иностранцев это наводило на мысль: как же богата эта варварская страна, если может бросать деньги на сущую чепуху.

Ну конечно же, я немногим меньше любил другие старинные станции: Кропоткинскую с ее розоватым мрамором из каменоломен Христа Спасителя, мрачноватое «Динамо», «Аэропорт», взлетающий из-под земли на огромном парашютном куполе…

Но лишь Маяковка принадлежала нам с сестрой так безраздельно, будто мы были одни в огромном городе.

Не так далеко, на Плющихе, наши родители пребывали в постоянном ожидании переезда. Огромная «приватная квартира» (так мы, дети, называли наспех приватизированную, неуклюжую нашу жилплощадь) любовно разменивалась на два крепких новых очага в разных местах. Не то чтобы родителям так уж хотелось разъехаться — просто их дети выбрали себе разную дорогу, и надо было это поощрить по мере возможности.

Я загромождал коммуналку всякими четвероногими беспризорниками: хромыми псами, кошками с проблемой. Но они хотя бы, подлечившись, покидали нашу крышу. Увлечение же сестренки требовало постоянного роста жилплощади: она коллекционировала камни. Ну, естественно, не булыжники, выковырянные с Красной Площади, а то, что считалось в каком-то роде пригодным для поделок.

В школе мы всегда записывались в один класс и одинаково страдали от наших увлечений. Учителя ставили нам на вид, одноклассники первое время пробовали издеваться над стремлением притаскивать за пазухой калечных воронят или в кармане — образцы придорожного известняка, но с Юлькой этот номер не проходил. И сама не давалась в обиду, и за мою честь билась как настоящий рыцарь: понаставила супротивникам немеряное количество синяков и причинила другие увечья, сама оставаясь практически нетронутой. Я ведь, на свою беду, еще и отличником был: тавро, которое не сводится.

Кстати, мы двойняшки и оттого были названы одинаково: Юлиан и Юлиана. Очередной повод для шуточек: Ульян Громов, Уля Громова, как у Фадеева… Хотя по паспорту мы Литвинов и Радлова — разнофамильные родители нарочно разделили нашу пару пополам, чтобы проще было в дальнейшем.

Это «дальнейшее» заключалось в том, что папа и мама, продав квартиру за хорошие деньги, эмигрировали в Израиль, я поступил в Ветеринарную Академию, а сестра — в Геологоразведочный Университет. Поэтому для нас были куплены однокомнатные квартиры — соответственно в Черемушках и Сукове.

И вот теперь, зайдя как-то в жарком месяце августе в прохладную утробу моей любимой станции, которая только что выбралась из тягот реконструкции, я увидел пару незабываемого вида. Девушка толкала перед собой гибрид инвалидной коляски с туристической раскладушкой — ручки, колеса, колесики, — а на ней в позе лежа пребывала ее подруга, с удобством разглядывая шедевры советского мэтра и во весь голос комментируя каждую с искусствоведческих и культурологических позиций. К великому смущению станционных дежурных и проходящей публики.

Разумеется, это мог быть только один человек в мире.

Моя верная сеструха Юлиана.

Тощее тело, острый, костлявый нос, длинные пряди какого-то нездешнего розовато-рыжего оттенка…

Она, по-видимому, что-то поняла, потому как приподняла голову и плечи.

— Юлька! — возопили мы в один голос, будто целый век не виделись. На самом деле — два студенческих года с небольшим гаком, но это было для нас практически одно и то же.

Сестра вскочила со своего ложа скорби и ухватила меня в свои немилосердные объятия.

— Я же искала тебя. Ты где летом пропадал — на сельхозпрактике?

— Ага. Коров за вымя дергал. Оператор машинного доения, представляешь? А ты чего — была на этих… полевых работах?

— Полевая практика, дурень. Кзыл-Алдан. Оттуда никакая мобила не берет.

Она махнула рукой: