Меч и его Король

Только теперь он вдохновлял мои личные мудрые бдения за могучим дубовым столом овальной формы, за откидной крышкой шкафа-кабинета, испещренного угловатой резьбой, или просто в уютном кресле, которое также было снабжено небольшим откидным столиком поверх поручней. А то и на изящной кушетке с валиком в подголовье.

Поскольку мой любимый триумфеминат — мама Мария Марион Эстрелья, бабушка Библис и воспитательница Стелламарис фон Торригаль — еще до моей коронации на совесть отфильтровали Палату Высокородных, Высший Военный Совет и общинное вече, мои обязанности пока сводились к делам сугубо канцелярским. То есть доставать из ящиков шкафа всякие старые бумаги, присовокуплять к ним новоприбывшие и раскладывать на зеркальной поверхности многоуважаемого стола как можно более аккуратными кучками. И супругу — тоже… доставать из нарядных суперобложек, раскладывать на плоскости и досконально изучать.

Именно поэтому каждый визит венценосной и обожаемой Зигги нарушал мой прекрасный космос, сея в нем зерна первоначального хаоса. И не было на вертдомской земле места, на мой взгляд, более приятного для плотского соития, чем это захламленное канцелярское пространство.

А что до излучения — так ведь мы и сыновей хотели, не только дочек!

Кровать мы, однако, вовсе не покинули, но с самого начала перенесли в другую комнату, поменьше, посветлее и без прежнего изобилия розовато-мясных тонов. Чтобы, как Зигрид слегка передохнёт, зараз начать ковать на ней новое поколение принцесс и царенков. Что мы с успехом и делали — пока это новое поколение, шесть пар чистых, не начало пищать и вопить изо всех дворцовых покоев и покойцев, лишая нас всякого сна. Тогда мы с королевой решили, что с нас довольно, тем более что седьмая двойня заключала бы в себе дитя номер тринадцать — по примете, несчастливое.

Но вот девочка, которой заменили одного из наших первенцев… Новая Фрейя…

Она была полнейшим счастьем: белокурая, почти седая (волосики, как водится, года через два слегка потемнели), нежно-смугленькая и кареглазая. Мы с самого начала держали ее отдельно ото всех — в просторных и светлых покоях с галереей, куда беспрепятственно проникал западный морской ветер и временами задувал восточный — хвойный, сосновый, целительный для легких. Ни следа болезни не видно на ней было с самого начала, лишь казалась она непривычно тиха для грудного младенца, оторванного от родимой груди.

Однажды весь дворец всполошился: трехмесячная малютка потерялась! К счастью, еще до того, как мы с побратимом до конца озверели и всерьез собрались рубить головы, постельничий догадался глянуть в щель между ложем доверенной няньки и обоями. Снаружи неширокая кровать с трех сторон была обнесена бортиком, как это принято у вестфольдеров, а четвертой стороной вроде бы плотно прилегала к стене… Так вот, постель, оказывается, слегка отодвинулась, и щуплое дитя мягко соскользнуло вниз со всеми своими оболочками. И на протяжении долгой, крикливой битвы народов продолжало безмятежно — во все завертки — спать…

Еще был случай, когда наша Фрей опять надолго пропала. Оказалось, что детки прислужников перетащили ее, опять-таки сладко спящую, к себе в комнату для игр и раскутали до самой последней рубашонки. Чтобы убедиться, как они потом оправдывались, что юные рутенки устроены так же, как и вертдомки, а благородная плоть ни в чём не отлична от вахлацкой. Поскольку в научной дискуссии наравне с девицами четырех-пяти лет принимали участие и мальчишки гораздо их старше, я тотчас же распорядился выдать им всем на конюшне по хорошей порции горячительного. Без малейшего душевного трепета и без оглядки на модную в то время либерально-демократическую педагогику. Подумаешь, эротичное чувство от сего пробудится — да что в нем, собственно, плохого? И что стыдно перед людьми покажется… тоже полная чушь. От засранных инфантой пеленок нос воротить не позор им было? Хоть бы кто из них помог родной мамочке мою детку перепеленать — сразу бы все интимные вопросы исчерпались.

Вот и вышло как вышло.

Хотя нежный возраст паскудников я учел и вообще приказал более того страху на них всех нагнать.

Так, значит, и росла наша отрада, наша подарёнка, как говорили среди дворовых, наша юная царевна.

В год она пошла — от дверцы буфета к дверце шкафа с посудными полотенцами и салфетками, от шкафа — к корзине для белья, по дороге наводя в них свой порядок. В полтора — побежала. В два с половиной Фрейя летала по коридорам дворца как вихрь, увлекая за собой всё малолетнее население: мальчишек и пажей, девчонок и барышень, а также неисчислимое множество борзых щенков и бойцовых котят. Лунные волосы, которые давно спускались ниже плеч, развевались сзади наподобие крыльев, ножки бойко топотали по паркету кавалерского крыла и широким доскам лакейского.

И все ее любили — как люди, так и звери. На псарне и конюшне, в каморе, где жили сокольники со своими ручными кречетами и ястребами, — везде она была своя и нигде ничего не боялась.