Мазини

Влас Михайлович Дорошевич Мазини [1] [2]

* * *

Анжело I, король теноров.

В древней Греции его сделали бы богом пения, но и у нас он носит титул «божественного».

Из своих психопаток он мог бы составить армию, которая ни по численности, ни по ярости не уступала бы армии амазонок короля Дагомейского.[3]

В ее состав входили бы, как поет маркиз де Корневиль:

«Итальянки, немки, испанки
И англичанки – словом, весь мир!»

Таков баловень земного шара.

Этот сапожник с душою художника и голосом маленького бога.

Открытием Мазини, пороха и Америки мир обязан случайности.

У какого-то римского профессора протопталась подошва.

С профессорами это случается чаще чем с кем бы то ни было.

Оттого-то некоторые умные профессора, хорошо знающие историю, чтобы не ходить без сапог, делаются из профессоров истории директорами банка.

Это выгоднее.

Итак, у профессора проносилась подошва.

Да будет благословенна минута, когда ему пришла в голову счастливая мысль сделать новую подметку.

Он обратился к уличному сапожнику.

В Риме полиция не так строга как в России, и римские сапожники преспокойно распевают арии из «Фаворитки», подбивая римлянам их стоптанные каблуки.

– Послушай, милейший, да ведь у тебя изумительный тенор! Ради бога, спой что-нибудь еще.

– Синьор, мне некогда заниматься этими пустяками. У меня есть более важное дело в жизни. Петь, когда жизнь нам дана для того, чтобы подкидывать подметки! Ваша подметка готова. Это стоит одну лиру и десять центезимов. Надевайте ваш башмак и идите своей дорогой.

– Ты получишь десять лир, но пойдешь со мной.

И профессор отправился домой с новым тенором на новой подметке. Выходя от него, Мазини думал:

– Поступить на сцену. Вот идея! А, впрочем, можно, в крайнем случае, сделаться театральным сапожником. Человек, умеющий подкидывать подметки, всегда будет сам в сапогах! Это верно, как то, что я Мазини.

Думал ли он, что это имя будут с благоговением произносить женщины всего мира!

Отличный тенор оказался плохим учеником.

Через несколько уроков профессор хлопнул его по плечу:

– Иди и пой. Пой так, как бог тебе на душу положит. Тебя нечего учить, – ты все равно не станешь от этого лучше петь… потому что лучше петь и невозможно.

Он был создан в час щедрости природы.

Природа дала ему не только изумительный голос, изумительно развитое дыхание, изумительное художественное понимание того, что он исполняет.

Это самородок, которые рождаются веками.

Это удивительная природная постановка голоса, благодаря которой он поет теперь точно так же, как пел 15 лет тому назад.

В «Фаворитке» в «Apirito gentile», – он поет две фразы в самом медленном темпе, не переводя дыхания.

Это целая вечность, наполненная сладкими звуками.

Если театр слушает, затаив дыхание, то и сам Мазини не дышит, когда поет эти две бесконечные по красоте фразы.

Можно учиться десять лет у самых лучших профессоров пения, и все-таки вы никогда не научитесь так владеть дыханием.

Никто не заботился о выработке у него колоратуры, но любая колоратурная певица позавидовала бы этому блеску гамм.

Когда «Севильского цирюльника»[4] поют Зембрих, Мазини и Котоньи.

Великая Зембрих, великий Мазини и великий Котоньи!

И когда в сцене урока пения они начинают «дурачиться» и вставлять «отсебятины», – это настоящие шалости богов пения.

Мазини проделывает трель, доступную только колоратурной певице, Зембрих; эта блестящая ученица графа Альмавивы[5] повторяет эту трель на своих высочайших, чистейших, хрустальных нотах, – и Котоньи, старый Котоньи, передразнивая обоих, делает баритоном то же, что делают только величайший в мире тенор и величайшее в мире колоратурное сопрано!

Они дурачатся друг с другом, нарочно стараются задать друг другу головоломнейшие вокальные задачи и решают их так, что театр дрожит от треска рукоплесканий.

Это черт знает что за минуты.

Джузеппе Верди никогда не слыхал Мазини.

Наконец, его заинтересовал тенор, которого слушает с восторгом весь мир.

Анжело Мазини послушно явился в его отель, чтобы иметь честь петь перед Джузеппе Верди.

Из почтения к Верди, которого в Италии почитают несколько меньше папы и несколько больше короля, Мазини выбрал, конечно, одну из его арий.

Верди сам аккомпанировал.

По окончании арии он со слезами обратился к Мазини:

– Черт тебя знает, что ты поешь! Но ты поешь лучше, чем я написал.

Ни один композитор не сочинил столько опер, сколько Мазини. Достаточно сказать, что он пересочинил все оперы Верди, Доницетти, Гуно, Мейербера, в которых пел.

Об этом лучше всего может рассказать г. Прибик.[6]

Этот удивительный дирижёр, про которого Мазини сказал:

– Можно подумать, что он читает чужие мысли! Откуда он заранее знает, как я буду петь эту арию?!

Это тем более трудно, что и сам Мазини не знает заранее, как он будет петь.

«L'appétit vient en mangeant»[7]. Вдохновенье сходит на него во время пения.

Он затягивает бесконечное fermatto[8] на красивой ноте.

Если она ему нравится, и меняет темпы, как ему приходит в голову.