Мавка

Иван молча смотрит на руку искалеченную, держа ее перед самыми глазами. И снова произносит за Чугайстыра, которого на самом деле нет, а Иван его видит, и произносит:

- Може б ти трошки пiшов зо мною у танець?..

Тата появилась и стала поодаль с блок-флейтой. Заиграла резкими, диковатыми звуками. Андрей поднялся с пола, заложил правую руку за спину, а левую продолжал удерживать искалеченную у самых глаз. И сосредоточенно затанцевал, притоптывая дробно и легко и прыгая легко. У него были высокие легкие прыжки польского танцора, привычного к танцам сложным и красивым, сложно устроенным...

Андрей очень любил Тату; не так, как Гриша З.; даже и не так, как я. Если бы Тата сказала, Андрей бы принес ей на полотенце сердце своей матери, не задумавшись...

Тата не хотела (или не могла) отказаться от этого курения наркотической толченой травы. Андрей не мог уговорить ее. Обычно она просила оставить ее одну, и мы слушались ее. А, может быть, и напрасно. Может быть, не надо было оставлять ее. Она тихо сидела в маленькой комнате, дверь была прикрыта. Но я знала, что она там, за прикрытой дверью, бормочет и запрокидывает голову. Андрей ушел в кухню; зажег газ, чтобы теплее было. Батареи большие были совсем прохладные. Я сидела в большой комнате на тахте. И такая тоска у меня, такое уныние, слезы в глазах. Я не хотела досаждать Андрею своим плохим настроением. Может быть, ему и без того плохо. Дверь хлопнула. Или нет, показалось. Нет, стукнула дверь, но как-то странно. Теперь мне кажется, что я тогда почувствовала несчастье. Потому что дверь из маленькой комнаты не открывалась. Тата не открывала дверь, не выходила. Это другое было. Ударилось об асфальт внизу тело, уже мертвое.

Сколько времени прошло, не помню. Загомонили внизу, на улице. Побежали по лестнице, лифта в этом доме не было. Зазвонили требовательно в звонок дверной. В этом доме было еще много квартир с жильцами, невыселенных. Кто-то из соседей видел случайно из окна. Приехала милиция, напрасная "скорая помощь" приехала. Спрашивали Андрея и меня...

Мы боялись, когда ее увезли, оставаться ночью вдвоем. Я ушла к Маше. Плакала в метро. Наутро плакала в морге больничном. Я просила с плачем горьким, чтобы мне позволили еще посмотреть на нее. У меня было сто рублей за перевод болгарского рассказа в сборнике, тогда - деньги. Я отдала санитару. Он привез ее на каталке, прикрытую до плечей смуглых. Какой-то коричневой прорезиненной пеленкой прикрытую. Да, мертвый становится очень значим, важен для своих живых; потому что он умер. Волосы у нее сделались спутанные, откинутые. Ссадины на шее смуглой. Красивыми бровями похожа была на мою маму. Глаза были чуть-чуть приоткрыты. Она будто знала, что я здесь, и мягко понимала, мягко жалела меня. И будто прислушивалась мягко и внимательно к тому, что я здесь. Я перестала плакать, она была со мной. Мертвый больше никогда не обидит тебя, и ты его не обидишь; теперь он только любит тебя в твоей душе. А из этой жизни человеческой не уйдешь ты живым, а только мертвым...

Теперь Древний Рим лишился своей цельности. И девочка в городе Украинской республики, возникшей наконец-то, может, минуя Москву, мечтать о Нью-Йорке, потому что он - Париж наших дней и грядущих.

Я люблю своего мужа Андрея К. Но я не знаю, как все будет.