Маунтолив

«Я сегодня же встречусь с Мемликом, — сказал он несколько тише. Изменился и тембр его голоса. Он кашлянул и съел цукат, отряхнув сахар с пальцев шелковым носовым платком. — Да-да». — Если в массивном документе, лежавшем перед ним на столе, что-то и вызвало его любопытство (по крайней мере, Маунтоливу так показалось), так это фотокопии. Такого он еще не видел. Они были частью тех неведомых миров науки и грез безумных, в которых жили люди Запада, — миров больших возможностей и колоссальной ответственности, откуда люди эти сходили иногда, одетые в роскошные мундиры, чтобы сделать жизнь простых египтян куда сложнее, чем она могла бы быть. — «Да. Да. Да», — снова сказал Hyp, словно пытаясь придать разговору должный вес и ритм и заверить визитера в своих наилучших намерениях.

Маунтоливу все это совсем не понравилось: сам тон переговоров был лишен какого-то стержня, целеполагания и сути. Нелепое радостное чувство снова плеснуло у него в груди, и, чтобы наказать себя за это (и в угоду чувству долга), он сделал шаг вперед и еще немного надавил на собеседника:

«Если вам так будет удобней, Hyp, и если вы дадите мне соответствующие полномочия, я готов лично изложить все эти факты и наши относительно них рекомендации Мемлик-паше. Скажите только слово». — Но здесь он задел нежную, едва успевшую зажить кожицу протокола и национальной гордости.

«Высокочтимый господин мой, — сказал Hyp с просительной улыбкой и жестом арабского нищего, донимающего богатого иностранца, — это было бы против правил. Ибо дело это является внутренним делом. Было бы неправильно с моей стороны, если бы я согласился».

И тут он, конечно же, прав, думал Маунтолив, пока они в неловком молчании ехали назад в посольство; мы больше не можем отдавать здесь приказы, как отдавала когда-то приказы Высокая Комиссия. Донкин с задумчивой и чуть насмешливой улыбкой внимательно изучал пальцы. На капоте весело плясал флажок, живо напоминавший Маунтоливу вымпел на тридцатифутовой Нессимовой яхте, которая режет наискосок воды гавани…

«Что вы обо всем этом думаете, Донкин?» — спросил он, положив руку на локоть сидящего рядом бородатого молодого человека.

«Если честно, сэр, я с самого начала сомневался».

«Да и я, знаете ли, тоже. — Тут его прорвало: — Но им придется действовать, никуда они не денутся; я этого так не оставлю». — (Он думал: «Лондон ведь житья не даст, пока я не смогу представить хоть какую-то видимость результата».) Ненависть к Нессиму, чьи черты каким-то непостижимым образом — как в фокусе с двойной экспозицией — наложились на мрачную физиономию Маскелина, вновь захлестнула его. На пути через холл он поймал свое отражение в длинном тамошнем зеркале и с удивлением заметил на лице обиженное, капризное выражение.

В тот же день он обнаружил, что сотрудники посольства и обслуживающий персонал раздражают его час от часу все больше. Они словно бы нарочно сговорились довести его до белого каления.

14

Ежели у Нессима и достало смелости посмеяться, получив наконец приглашение, ежели, прислонив напыщенный сей опус к чернильнице, чтоб насладиться им сполна, он и смог смеяться, тихо и немного нервически, в пустоту кабинета, то потому лишь, что думал он при этом так: «Сказав: „Человек сей беспринципен“, — имеешь тем самым в виду, что он унаследовал по праву рождения те или иные принципы, коими предпочел теперь пренебречь. Но возможно ли представить себе человека от рождения совершенно бессовестного? Человека, который от рождения не знал бы такого слова — душа ? (Мемлик)».

Н-да, легко представить человека безногого, безрукого, слепого, но вот странный некий дефект органов внутренней секреции, непоступление в организм флюида, именуемого душой, — не чудо ли, не повод ли для удивления, может быть, даже сострадания? (Мемлик.) Встречались люди, чьи чувства плыли водяною пылью, рассыпались, так сказать, на составляющие, на невидимые миру атомы; и те, кто заморозил собственные чувства насмерть, — «онемелые сердца»; были и такие, кто рожден без чувства ценностей, — моральные дальтоники. Подобных много среди власть имущих — они идут по жизни, как во сне, в облаке своих идей и действий, не имеющих внутреннего стержня и смысла. А Мемлик — из их числа? Этот человек вызывал у Нессима странное, почти восторженное любопытство — так энтомолог берет впервые в руки не описанный наукой вид жука.