Маугли-фактор

Он шумно поднялся и протянул руку. В лучшие свои годы сам Горохов сильно напоминал Главного, центнер живого веса, но сейчас был заметно стройнее. Сразу видно, человек наголодался в европах. Я молча пожал Виталику руку и для проверки долбанул его кулаком в плечо.

– Гад! – узнаваемо простонал Виталик.

Главный уже добрался до своего стола, водрузился на трон и, все еще недовольно косясь на меня, нажал кнопку:

– Надя, кофе и бутерброды.

– На троих? – послышался электронный голос бесхитростной Нади.

Виталик тем временем продолжал объясняться перед начальством.

– … А что? Вольный дух веет, где хощет. Но мне в Германии вредно жить, пиво – не еда, а живот растет. Во Франции отпаивался вином, хотя у меня от него понос. А вот это из Греции, – сказал он, поднимая с пола свой старый пошарпанный кофр. – Презент вам, Сан-Саныч.

Виталик издали показал бутылку метаксы, но поставил перед собой.

– Чтобы ты да довез? – буркнул Главный. – Небось купил вон, в ларьке, – он кивнул на окно.

– Христом Богом… – заволновался Виталик, но тут раздался стук в дверь, и Надя внесла кофе и бутерброды, на которые, верно, ушло не меньше батона хлеба и кило ветчины. Кофе она тут же вылила в медный кувшинчик с арабской вязью, куда Главный обычно сливал недопитый или остывший, а бутерброды разложила перед Виталиком. Затем подошла к потайному бару, достала три стопки и дежурную шоколадку, потом сощурилась на зенитный снаряд бутылки, заменила стопки на рюмки, а когда вышла, то можно было не сомневаться, что границы Родины на замке.

– Ты ладно, Горохов, не очень тут мне… шустри, – дубинкою пальца погрозил Главный Виталику. – А ты, Мартынов, давай, что принес.

Я молча протянул материал. Дочитав до конца, Главный вычеркнул последний абзац, посмотрел на часы и стал крутить телефон. Пока он говорил в трубку, Виталик разлил метаксу, взял одну рюмку, чокнулся ей с двумя другими, перенес ее на стол Главного и поставил ближе к правой его руке. Главный отогнул палец, подцепил рюмку, поднес ее к микрофону трубки и хорошо отхлебнул. Мы солидаризировались.

– Ну что, Виталя? – съехидничал я, – Блудный сын к отцу пришел?..

– Угу, – бормотнул Виталик с набитым ртом.

Даже при его нынешней комплектации зада и живота было очень непросто увидеть в Горохове того бывшего лейтенанта морской пехоты, каким Виталик служил на Кубе. Правда, он клялся на своих фотографиях, что именно там, на Острове Свободы, и подхватил свою слоновью болезнь, хотя я уверен, уже тогда он был большим фотомастером и мог любому откормленному слону обеспечить осиную талию. Кроме еды, во всех ее проявлениях, Виталик больше всего ценил свою маму, которая даже в те, советские времена умудрялась летать на Кубу военно-транспортной авиацией, держа на коленях судки с московской стряпней. Те, кто слышали песню «Куба – любовь моя» в исполнении накормленного Виталика, не могут не признать, что социализм имел свою красоту. Кстати, это ведь он осчастливил меня псевдонимом «Слава Мартинес», над который сам же и издевался. Часто в незнакомых компаниях он спешил отрекомендовать меня как Славу Мартини, а однажды в обществе Славы Зайцева всем показывал пальцем: «А вон это ходит Слава Лисиц!» Блондинкам он представлял меня как родного сына кубинского атташе по культуре, брюнеткам – как тоже сына, но незаконнорожденного. Это, наверное, потому, что вид худых и костлявых брюнеток (чем костлявей – тем лучше) ввергал его в экстатическую дрожь.

Сходив и повторно налив рюмку Главному, Виталик вернулся и наполнил две наши.

– Анжелу давно не видел? – спросил он грустно.

– Гелю? С утра.

– Гад, – утвердился в печали Виталик и наполнил греческой жидкостью рот.

Главный, наконец, положил трубку, но телефон будто этого ждал и тут же залился прерывистым междугородным звонком. Главный говорил долго, еще дольше молчал, но кивнул только пару раз – наливающей Виталиковой руке. Надо сказать, эти два человека вполне могли быть отцом и сыном. И неважно, что Виталик был лысоват, вернее, пушист на темени, а шевелюра главного напоминала шкуру перезимовавшего овцебыка. Правда, Главный был заслуженный холостяк, драматург и к тому же мастит. И этим вызывал к себе огромное уважение. Мы дождались момента, когда он отвел от красного уха трубку и, пренебрегши тонким коньячным одёнком на дне греческой бутылки, полез рукою за свое кресло и достал початую водку.

Потом мы с Виталиком поднимались ко мне.

С бельэтажа уходила наверх витая чугунная лестница. На втором этаже уже не имелось анфилады дворцовых комнат, он весь был отдан на откуп коммерческим фирмам и заполнен девами в белых блузках и черных юбках, (реже – той же цветовой гаммы – мужиками). Но нам было нужно выше, и мы ступили на деревянную лестницу.