Матросы Наркомпроса

Димка пробовал его успокаивать. Он говорил, что оценки еще неизвестны. Может быть, доцент не придаст значения каким-то мослам. Но стоило Жорке представить облик военврача, лощенный до щепетильности, его колючие глаза, как сердце начинало трепетать и опускалось куда-то в предплюсну, то есть в пятку. Контрольная работа жирной чертой отделила его от радости. Лека уже на следующем уроке получил по геометрии «хорошо». Исправил плохую оценку даже Мымрин, хотя и не так быстро. Из всего взвода только Куржак не успевал избавиться от «хвостов». Когда очередь в баталерку дошла до третьей роты, Жорка постарался быстрее смотаться домой. Он и не представлял, что главный позор еще впереди.

В баталерке все убедились, что Зубарик — Мымрин сомневался не зря. Форма совсем не выглядела первым сортом. Шинели от долгого лежания в тюках коробились на спине, в необъятных рукавах тонула рука. Особенно долго военрук не отпускал Диму Майдана. Он вертел его в углу баталерки, портняжным сантиметром вымерял расстояние от полы до пола и… браковал одну шинель за другой.

Райкина мамаша только вздыхала и уверяла, что все ростовки стандартные, а детских в порту не шьют. Дима смотрел на нее с надеждой. Ему ужасно не хотелось уходить отсюда без шинели.

— «И жить мне без тебя, так это ж драма», — замурлыкал Радько из песни и вооружился мелком, таким же точеным и острым, как его собственный нос. Военрук отмечал мелом, куда надо переставить крючки, где подрезать, где подогнуть…

— Матрос должен ходить самоваром, — серьезно объяснял Димке военрук, — Чтобы со всех сторон — блеск.

Майдан искоса взглянул на себя в зеркало и увидел, что его отражение, пожалуй, больше всего напоминает огородное пугало.

Дома за форму взялась тетя Клаша. Она провозилась с ней всю ночь: по намеченным военруком местам порола, шила, отпаривала, гладила. Утром Димка снова померил шинель и восхитился. Константин Васильевич с мелком в руке творил как художник. Димка вертелся перед зеркалом, а тетя Клаша вдруг заплакала. Дима удивился: «С чего это она?»

— Такой молодой, а уже в солдаты, — всхлипывала тетя Клаша.

— Не в солдаты, а в моряки, — важно поправил Димка.

— Все равно. На море еще хуже, — вконец расстроилась тетя Клаша. — Пропадешь там за три копейки, как родной отец.

На последнюю реплику Дима не реагировал. Он привык называть отцом другого человека, который сидел сейчас рядом с тетей Клашей и невозмутимо читал газету.

Федор Петрович Майдан работал токарем на заводе за Московской заставой и был знаменитым человеком. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно было сходить с Федором Петровичем на демонстрацию. Его всегда самого первого поздравляли с праздником, а потом он шел впереди колонны со знаменем и запевал свою любимую песню: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне — остановка. Другого нет у нас пути. В руках у нас винтовка…»

Пока Димка был маленьким, Федор Петрович сажал его к себе на плечо, а Красное знамя все равно никому другому не отдавал.

— Почему его всегда дают только тебе? — однажды спросил Димка.

— Значит, я самый сильный, — улыбнулся Федор Петрович.

Однако сзади в колонне демонстрантов шли такие дядьки из кузнечного цеха, которые вполне могли унести на плечах не только Димку, но даже самого Федора Петровича. Димка догадался, в чем тут дело, подслушав на кухне интересный разговор:

— Чего ломается? Старый большевик, красногвардеец, имеет заслуги, а который раз отказывается от хорошей должности. Живет с семьей в одной комнате, глядишь, и отдельную квартиру дали бы.

— Клавдия все руки стерла стираючи, — подхватила другая соседка, стараясь перекричать примусный шум. — А там была бы хорошая зарплата. Сиди себе дома барыней, ухаживай за ребенком. Только и делов.

— Почему не хочешь стать самым главным? — спросил Димка у отчима.

— Я и так самый главный, — сказал Федор Петрович. — Никого нет главнее рабочего класса.

— Отдельную квартиру токарям не дают, — ляпнул Димка. Федор Петрович нахмурился и долго молчал.

— Видишь ли, сынок! Стать начальником дело нехитрое. Но только каждую работу надо уметь как следует исполнять. Не выйдет из меня хорошего начальника. Надо учиться, а годы уже не те…

После этого разговора соседки поджимали губы, едва Димка появлялся на кухне, но молчать долго они не умели, а Димка глухотой не страдал. Ему все было слышно из коридора. Так он узнал, что родной отец вовсе не утонул, а просто сбежал, когда Димке было шесть месяцев, а Федор Петрович появился в доме через несколько лет. «Федор, прямо слово, ее на руках носил, каждый год отправлял на дачу». И правда, летом они с матерью уезжали в деревню под Валдай и жили в избе у одинокой вдовы тети Клаши. С нею Димкина мать очень подружилась. Когда мать заболела, то написала тете Клаше письмо с просьбой приехать и присмотреть за сыном, пока ее лечат в больнице. Но мать из больницы так и не вышла.

После похорон вдруг в доме появился «настоящий» отец и заявил, что теперь Димку надо отдать в детский дом.

— Не надо, — ответил ему Федор Петрович. — Он уже давно мне сын.