Матюшенко обещал молчать

— Чего ж не понимаю — понимаю. Я ж говорю, теряешь связь с массами. И не кривись, я говорю правду. Эх, Толюня, Толюня! Ведь был человек как человек. Помнишь, каким ты на завод пришел — худой, как щепка, в драной шинели и с двумя медалями. Но тебя сразу бригадиром поставили, потому что ты был младший лейтенант. Комсостав! А металла боялся. Я все грозился привязать тебя к ковшу. А теперь: ах-ах, я начальник, не подрывайте мой авторитет. Мало мы с тобой вина выпили?

— Ну, знаешь! Иди ты...

— Знаю. Нельзя отрываться от народа. Ты мою мысль понял? Дай закурить.

— На и иди, чтоб глаза мои тебя не видели. Надоел ты мне...

— А ты мне, думаешь, не надоел? Двадцать лет глаза мозолишь.

— Постой, постой, неужели двадцать?

— Двадцать, Толюня, двадцать. Быстро время бежит.

Случалось, после таких экскурсий в прошлое шли Матюшенко с начальником после работы где-нибудь вместе посидеть; начальник — чтобы и впрямь не терять связь с массами, Матюшенко — чтобы эти массы достойно представлять. Ну и просто так, вспомнить молодость. Оба, кроме всего прочего, извлекали из таких встреч свою пользу: Матюшенко без начальника никогда бы не решился потратиться на дорогой коньяк, а начальник без Матюшенки вряд ли отыскал бы дорогу домой.

Такие у них были отношения, но Аллочка Галушка — она работала в цеху всего три года — этих тонкостей не знала, и, когда начальник, выведенный из себя Матюшенкой, вдруг начинал бегать по сцене и стонать, хватая себя за голову: «Уберите с глаз моих этого человека! Уберите, иначе я за себя не отвечаю!» — Аллочка принимала все всерьез и как ведущая собрание не знала, что делать: вызывать охрану или вязать Матюшенку своими силами.

— Товарищи! Товарищи! — чуть не плачет. — Ну что же вы смотрите!

А начальник бегает по сцене, руки заламывает, кричит:

— Уберите, уберите этого демагога, чтобы я его больше не видел!

Потом остановится напротив Матюшенки и начинает выворачивать все из карманов: ключи, какие-то бумажки, деньги, — бросает на пол.

— Все! Все! — кричит. — Я вам больше не начальник! Я — Толюня, я — баба, я — тряпка... Клоун я! Да, да. Как вы еще меня называете? Думаете, я не знаю? Ну как, как? Не стесняйтесь!

— Умирающий лебедь, — подсказывает Матюшенко с места.

Начальник взвоет не своим голосом и опять:

— Все! Все! — кричит. — Кончилось мое терпение. Ставьте над собой Матюшенку. Ставьте, ставьте! Если вы этого хотите. Иди сюда, паразит, иди, иди! Вот тебе ключи от моего кабинета...

Аллочка стоит в президиуме, ничего не понимает, твердит одно:

— Матюшенко! Матюшенко! Прекратите демагогию. Немедленно прекратите! Что же вы смотрите, товарищи! Да что же это такое, Анатолий Иванович...

Но вдруг начальник махнет на нее рукой — не лезь не в свое дело, подберет с пола ключи, бумаги, распихает по карманам и говорит спокойным голосом:

— Все. Все. Посмеялись — и хватит. Спектакль окончен. А лебедя я тебе никогда не прощу, — грозит Матюшенке. — Думаю, всем ясно: завтра — нормальный рабочий день, всем быть на месте. Кто не выйдет — изменник и предатель. Нет, я не шучу, мне не до шуток. Вы думаете, надо мной нет начальства?

Все расходятся, обсуждая подробности, спектакля, а завтра как один выйдут на работу, ну, два-три человека от силы не придут и то — женщины, не с кем оставить дома детей.

Начальник задержит Матюшенку еще на пять минут, — останься! — после чего тот выходит к сподвижникам и солидно кивает:

— Все в порядке...

— Наличными? — уточнит деловито Витя Бричка.

— Сказал, все в порядке — значит, все в порядке. Я когда-нибудь брехал? Значит, так: завтра выходим на полчаса раньше...

Идут компанией домой, обсуждая действия на завтра, и где-нибудь у проходной догонят Аллочку Галушку.

— Так все-таки, Алла Николаевна, — беря ее вежливо под ручку, наклоняется к ней Матюшенко, — вы мне объясните когда-нибудь, что такое демагогия, или не объясните? Никак не могу в толк взять.

— Я не хочу с вами разговаривать! — вырывает у него руку Аллочка.

— Что так?

— А вот так!

— Что я вам плохого сделал, Алла Николаевна?

— Вы еще спрашиваете! Вы мне мешаете вести собрание.

— Да как же я мешаю? Наоборот, я помогаю. Без меня вы б все заснули, как мухи.

— Вы де-ма-гог.

— Ну вот, опять вы меня оскорбляете.

— Не понимаю, как вас Анатолий Иванович терпит.

— Терпит, что ж ему остается делать. Выговор мне в личное дело записать? Так у меня нет личного дела, одна трудовая книжка.

— Вы де-ма-гог!

Ладно, демагог так демагог, к нам не пристанет. И все-таки Матюшенку зло брало, что не понимает он этого хитрого слова. Ну не понимает, и все тут. Дома, случалось, на всех орал: «Прекратите демагогию!» Это когда дети и жена устраивали базар вокруг телевизора, что смотреть: кино или фигурное катание, но что означает это слово — убей не знал. Витя Бричка объяснил туманно: демагогия — это когда человек говорит одно, а думает совсем другое, говорит правильно, а делает тебе какую-нибудь гадость.

— Значит, это я делаю кому-то гадость? Ах ты...

— Да брось, — успокаивал его Витя, — не бери дурного в голову.