Мать и мачеха

Только когда пингвины узнали, что я работаю, дали мне, скрепя сердце, третью группу, инвалидность полегче, чтоб все было по закону... Да и то пришлось унимать их. Капитан "России" вмешался, звонил кое-куда...

Нет у людей сострадания. Вместо сердца -- казенная цифирь.

А в праздник ордена нацеплять, красоваться-петушиться -- они первые. Вы со мной не согласны? Это ваше дело. А я с ними фотографироваться не буду, пускай не все из них пингвины!

Говорят, в Советском Союзе ныне проведена регистрация ветеранов. Выдано пять миллионов книжек "участников войны". Да ведь, по советской статистике, в СССР продолжительность жизни мужчин 62 года, пусть даже 64 -- 65. Значит, все, кому во время войны было тридцать и более, уже на погосте. Да сорок миллионов жертв закопали еще в годы войны. Кто же объявился участником?

Значит, та же самая история, что и здесь, в эмиграции. "Ветераны -фотографироваться!" Бегут наперегонки... Ненавижу!

Когда меня первый раз ранило? В сорок первом, когда же еще? В Ленинграде я служил, в ЛКБК. Бронетанковые курсы, если попроще. В сорок первом заканчивал службу, писал домой: со дня на день приеду и -- бац! Война. Стали создавать из курсантов танковые команды. Вы не видели МБВ, ну, мотоброневагоны? С виду подводная лодка на колесах. Их было две штуки. Гордость Ворошилова. Стояли на Витебском вокзале.

Я прикрывал их огнем, когда их куда-то уволакивали, что ли... Очнулся в госпитале. В шею ранило и так, по мелочам, руку, плечо... Лежал, поверите -нет, в Детском селе, в детской комнате. Ну да, во дворце. Оттуда, кстати, и удирал к умиравшему брату. Ох, тяжело вспоминать! Брата нет, неизвестно, где жена, мама. Весь мир рухнул... Плакал, как ребенок.

Из госпиталя попал в Магнитогорск вместе с Бронетанковыми курсами, а тут меня в город Курган, где формировались дивизии 29-й армии. Я танкист. И по призванию, и по опыту, а меня в пехоту. Сибирская, правда, дивизия. Ребята лихие. Не пожалел. Высадили в Лихославле. Это на Калининском фронте. Полковник Острицкий, слышал, воевал в этих местах. У него, конечно, свой взгляд на события -- полковничий. А я солдат, серая скотинка, образование ФЗО, то есть школа фабрично-заводского обучения. Мой взгляд -- из окопа. Хотите, чтоб рассказал? По тем же местам, но глазами солдата, который шилом бреется, дымом греется? Кому это интересно? Я даже нашего полковника никогда не видел, комдива. Выше капитана никто на меня не кричал, потому, может, уцелел. Так о чем рассказывать?.. Только я не по порядку. По порядку не умею. Наш капитан говорил, что у меня эмоции впереди рассудка. Что выскочит в памяти, о том и скажу, годится?

Так, немцев уже погнали. Наш 369-й стрелковый идет за фронтом. Без оружия. Фронт идет, и мы тянемся толпой цыган. В одном из разбитых домов стол накрыт. На нем выпивка-закуска. Елочка в углу. Пока офицер подоспел, водку всю выдули. Шестнадцать солдат умерли в корчах. Такая была водочка. В ту ночь нам наконец и оружие выдали. Как раз под Новый год. Такие дела. Теперь идем за фронтом в полном боевом. Немца еще не видели, только подарочек от них... И вдруг объявили, что мы в окружении. Как так?! Ни разу не выстрелили! Только-только освободили до нас две железнодорожные станции: Чертолино и Панино. Старуха нас какая-то крестила, когда мы входили в ее хатенку, и вдруг... Человек пятьдесят нас сбились в кучу. Тут, говорят, рядом станция железной дороги, в которой точно -- наши. Бегом! Прибежали полуживые, дышим открытым ртом. Станция Мончалово, железная дорога Ржев -Великие Луки. Ночью разбомбили санбат. Женщины плачут. Неразбериха. Раненых развозят в кошевках -- деревенских санях, а куда везут, когда никто не знает, где немцы, а где наши? Решили оставить в Окорокове. Бо-ольшой лес. Глушь. Приказано мне кошевки достать для раненых, которых в другие деревни распихали. Не думал я тогда о смерти, а она была близка, как никогда. Только заехали с первыми ранеными в Окороковский лес, по нам огонь из автоматов. Как выскочили, сами не понимаем. Не понимаем, кто у кого в окружении, не то немцы у нас, не то мы у немцев... Стало яснее, когда мой капитан Васильев кинул на кошевку военврача -- свою фронтовую любовь -- и закричал мне диким голосом:

-- Гони!

Кругом стрельба, я гоню, только вижу, лошадь задыхается, сдает... "Хомут поправь!" -- кричит капитан. Оказывается, у лошади хомут перевернулся, поэтому задыхается. Я человек городской, как этот хомут переворачивать?

Тут где-то рядом очередь полоснула, капитан соскочил с саней, быстро управился с конем, ногой уперся в него, что-то там подтянул. Хоть и дрожали у него руки, а все сделал, как надо; отобрал у меня вожжи, выстрелил два раза из пистолета у лошадиных ушей. Как понесется коняга, мы с военврачом едва из саней не вывалились. Спас свою любовь, только вот до свадьбы не дожил, бедняга...

Осталась позади стрельба. И вдруг: