Мать

Сидя в хижине возле умирающего, Пауло думал: «Вот оно — лицо смерти. Этот человек бежал от людей, потому что боялся слишком много грешить. И вот он здесь — камень среди камней. Точно так же буду умирать и я — через тридцать, сорок лет, после вечного изгнания. А она, наверное, еще ждет меня сегодня вечером…»

Он вздрогнул. Ах нет, нет, он еще не мертвец, как ему показалось было. Жизнь кипела в нем, пробуждалась сильно и упрямо, подобно орлу среди камней.

«Надо было бы заночевать тут. Если я не вернусь к ней этой ночью, я спасен. Ну, Пауло, держись».

Он вышел из хижины и в задумчивости опустился на камень рядом с Антиоко. Закат уже окрашивал горизонт красноватым светом. Тени удлинялись — от утесов и кустарников. Листья трепетали на ветру, и казалось, на ограде дрожали солнечные блики. Вот так же и он не мог разобраться в самом себе — где тень, где свет, не мог понять, какое из его желаний было сильнее.

— Старик уже больше не в силах говорить. Началась агония. Сейчас начнем соборовать. А когда он отойдет, надо позаботиться о том, чтобы перенести его тело вниз. Надо бы… — добавил он тихо, но так и не решился закончить фразу, он хотел сказать: «Надо бы переночевать тут».

Антиоко поднялся и приготовил все, что нужно для, соборования. Он открыл ящичек, с удовольствием щелкнув серебряными застежками, достал скатерть и чашу, развернул плащ и набросил его себе на плечи — казалось, это он священник.

Когда все было готово, они вернулись в хижину, где внук старика, стоя на коленях, поддерживал голову умирающего.

Антиоко опустился на колени с другой стороны, и полы его плаща ярким пятном легли на землю, расстелил скатерть на камне, служившем стулом. Серебряная чаша отражала красный цвет его плаща.

Стражник тоже преклонил колени возле ограды, рядом со своей собакой.

Священник помазал елеем лоб старика и его ладони, которые за всю жизнь не совершили ни одного насилия, помазал ноги, которые увели его подальше от людей, как от самого страшного зла в мире.

Заходящее солнце посылало в хижину свои последние приглушенные лучи, в свете которых Антиоко выглядел рядом с умирающим и священником словно раскаленный уголь среди пепла.

«Надо возвращаться, — подумал Пауло, — незачем оставаться тут».

— Совсем плох, — сказал он стражнику, выйдя из хижины, — уже без сознания.

— Коматозное состояние, — уточнил стражник.

— Еще несколько часов, и он умрет. Надо позаботиться о том, чтобы перенести тело вниз. — И он опять хотел добавить: «Надо бы переночевать тут», но устыдился своего притворства.

В то же время он чувствовал, что ему хочется двинуться в обратный путь, вернуться в село. С наступлением вечера грех снова манил его, словно опутывал сетью из тени. И он понимал это и пугался. Но в глубине души был настороже, чувствовал, что совесть его не дремлет, готова помочь ему.

«Только бы не видеть ее этой ночью, и я спасен».

Если бы кто-нибудь мог задержать его! Если бы старик поднялся и схватил его за одежду!

Он снова сел и попытался сообразить, который час. Солнце уже зашло за верхнюю линию плоскогорья, и там, наверху, стволы дубов вырисовывались на красном горизонте, словно колонны портика, обрамленного большой черной каймой. Даже смерть не нарушала покоя этого великого уединения.

Пауло почувствовал усталость, и ему так же, как утром у алтаря, захотелось лечь на камни и уснуть.

Тем временем стражник начал действовать. Он опустился на колени возле умирающего и что-то зашептал ему на ухо. Внук охотника смотрел на него с подозрением, но ухмыляясь про себя, а потом подошел к священнику и сказал:

— Теперь, когда вы выполнили свой долг, идите, идите с миром. Дальше я все сделаю сам.

Стражник вышел из хижины.

— Он уже не в силах говорить, — сказал он, — но по одному его знаку я понял, что он уладил все свои дела. Никодемо Пания, — добавил он, обращаясь к внуку, — по совести скажи, можем ли мы уйти со спокойной душой?

— Если бы не святое причастие, так вам незачем было бы и приходить сюда. Какое вам до меня дело?

— Надо уважать закон! И помалкивай, Никодемо Пания!

— Перестаньте, не надо кричать, — вмешался священник, кивнув в сторону хижины.

— Вы меня учите, что в жизни самое главное — это долг, что нужно всегда выполнять свой долг, — заметил стражник.

Задетый за живое, священник быстро поднялся. Все теперь трогало его сердце, и ему казалось, будто сам бог изрекает свои желания людскими устами.

Он сел на лошадь и сказал внуку старика:

— Не оставляй своего деда, пока не скончается. Бог велик, и мы никогда не знаем, что может случиться.

Парень пошел проводить их.

— Послушайте, — сказал он, когда они отошли подальше от стражника, — дед дал мне деньги. Вот они тут у меня, под мышкой. Не так уж много, но сколько бы их ни было, могу я считать их своими?

— Если он дал их только для тебя, значит, они твои, — ответил Пауло и обернулся, чтобы посмотреть, следуют ли за ним остальные.