Мастерская

Чулки ее промокли, и она повесила их над ванной. Затем сняла трубку и попросила срочно соединить с Афинами. Свернувшись калачиком на постели и укрывшись одеялом, Беба все спрашивала и спрашивала, что – то выясняла и уточняла. Власис слышал в трубке голос Васоса, глуховатый и хриплый, то и дело прерываемый одышкой. Он представил себе, как там, рядом с Васосом, стоит Спирос, усиленно морща лоб, а потухшая сигарета, прилипшая к его нижней губе, беспокойно вздрагивает. Похоже, им обоим удалось втиснуться в телефонный провод, так что из трубки с минуты на минуту покажется пара симпатичных лилипутов.

Положив трубку, Беба закурила и посмотрела на мужа холодным, неподвижным взглядом. Власис хотел спросить о мастерской, о друзьях, но что – то во взгляде жены заставило его отложить разговор. Позже Беба заказала себе в номер холодное жареное мясо и бутылку кока – колы. Власис выпил только стакан кефира и сразу лег. И хотя поужинал он легко, ему казалось, будто какая – то тяжесть в груди мешает заснуть, и он долго вертелся в постели с боку на бок.

Потом он никак не мог вспомнить, в какой связи в ту ночь перед его взором предстал отец Бебы – седой, с подстриженными усами и лукавыми голубыми глазами. Он лежал в гробу, в красном галстуке, темном костюме, убранный белыми цветами. Казалось, старик просто отдыхает на мягком диване с подушками, – купленном, помнится, на улице Патисион, – и вот – вот протянет руку за лежащими рядом сигаретами. Курил он сигареты «Ариста» фабрики Мацангоса, вечно записывая на пачке то имена, то номера счетов или телефонов. Он мог разговаривать и одновременно перемножать в уме большие числа. «А дети – то, – спросил он, обернувшись к Власису, – как думаешь, дети когда у вас появятся?»

Он вспомнил, как Беба, беременная на пятом месяце, ходила по заставленной громоздкой мебелью двухкомнатной квартире, которую они сняли тогда в районе Руф. Взгляд ее был обращен в себя, словно ей хотелось поскорее увидеть ребенка. Ребенок ворочался в ней, а Беба теряла сознание, ее тошнило. Но однажды, на день святого Симеона, ребенок перестал шевелиться. В клинике, где Бебе сделали аборт, Власис днем и ночью сидел у ее кровати, менял компрессы, отваром шалфея смачивал пересохшие губы. Беба лежала неподвижно, глядя на картину, где архангел Гавриил является деве Марии. Картина называлась «Непорочное зачатие». Здесь, в гостиничном номере, Власису хотелось положить ей на грудь голову, обнять руками живот. Но Беба спала, и ему показалось даже, что жена улыбается во сне. Эта улыбка делала ее похожей на отца, напоминая Власису его красный галстук и голубые глаза. На другой день утром, когда Власис проснулся, Бебы рядом с ним уже не было.

На улице Эгнатия моросил мелкий дождь. С непокрытой головой, кое – как запахнув плащ, Беба спешила в квартал Вардари. Навстречу ей торопились буднично одетые люди: все оттенки серого вперемежку с дешевеньким красным, морщинистые лица, согбенные фигуры – видно было, что некоторые просто больны. Это был поток поденщиков, лавочников, ремесленников, мелких служащих вкупе со школьниками из отдаленных кварталов, ночными сторожами, рабочими из Ксанти и Комотини, приехавшими в поисках работы. От них пахло луком и чесноком, на лицах глубокими бороздами залегли повседневные заботы.

Когда – то Беба мечтала о такой жизни… Она вспомнила, как в детстве ездила с отцом из Эгиона в Патры получать товар. Они сливались с шумной городской толпой, растворялись в ней. Здесь у каждого, и у мужчин, и у женщин, был свой запах… Потом они ходили на склады, где конторщики оформляли накладные, и на пирс, где огромные краны переносили ящики с шампанским, снабженные надписями «Осторожно – стекло». Ближе к вечеру гуляли по набережной среди прочей фланирующей публики, среди оценивающих взглядов, шушуканья и болтовни о политике в кофейнях. Ощущение вернулось. Пьянящее веселье от общения с молодежью, которая по утрам работала в деловом квартале Хатиа и на улице Афинас, продавая американские часы и меняя в банках валюту, а по ночам расклеивала листовки. И она, в ситцевой блузке, вместе с совсем еще зелеными рабочими пареньками, которые только и думали, как бы прижать ее втихомолку к себе, глубоко вдыхала запахи громадного города и не могла надышаться. Затем она поступила в Университет. Принимала участие в демонстрациях, удирала от фашиствующих молодчиков, которые с дубинками в руках кружили вокруг площади Омония, толкалась в коридорах Асфалии, всегда заполненных студентами и противниками режима.