Мастера мозаики

— Согласен, — ответил Валерио, — но ставлю условие: возьмем лодку и немного покатаемся. Право, я совсем разбит после дневных трудов, а усталость я прогоняю усталостью — иначе отдыхать не умею.

— Не могу помочь тебе грести, — возразил Франческо, — нет у меня такого могучего здоровья, как у тебя, дорогой Валерио. Не хочется пропускать завтра работу, поэтому мне нельзя уставать нынче вечером; но, если я откажу тебе в развлечении, ты мне не посвятишь два-три часа, вот я и приглашу Боцца. Он достойный юноша и не помешает нашей беседе.

Бартоломео Боцца тотчас же принял приглашение, велел подвести к берегу самую нарядную лодку и схватил весло, а Валерио взял другое. Стоя на корме, они с силой оттолкнулись от берега, и лодка понеслась, подпрыгивая на вспененных волнах. Как всегда, в этот час на Большом канале собралась вся знать, наслаждаясь вечерней прохладой. Узкий челнок стремительно, словно украдкой, скользил между гондолами — так, спасаясь от охотника, летит, прижимаясь к берегу, морская птица. Молча и проворно гребли юноши. К ним были прикованы все взгляды. Дамы свешивались с подушек, чтобы подольше видеть красавца Валерио; его изящество и сила вызывали зависть и у патрициев и у гондольеров, а во взгляде удивительным образом сочетались отвага и простодушие. Боцца был тоже силен, хорошо сложен, хотя худощав и бледен. Мрачным огнем блестели его черные глаза, густой бородой заросли щеки; его черты не отличались правильностью, но печальное и презрительное выражение лица привлекало к себе внимание. Франческо Дзуккато, тоже худощавый и бледный, но полный достоинства, а не высокомерия, задумчивый, а не угрюмый, лежал на черном бархатном ковре, небрежно подперев руками голову, и витал в мечтах, уносивших его от людской суеты. Он тоже, как и Валерио, привлекал внимание дам, но не замечал этого.

Лодка поднялась вверх по каналу и не спеша поплыла по лагунам, вдали от многолюдных мест. Затем гребцы пустили ее по течению, а сами прилегли на дно лодки под прекрасным небом, усеянным бесчисленными звездами, и стали без стеснения разговаривать.

— Милый Валерио, — начал старший Дзуккато, — тебе надоели мои назидания, но ты должен обещать, что будешь вести более благоразумный образ жизни.

— Ты никогда не надоешь мне, любимый братец, — ответил Валерио, — я всегда буду благодарен тебе за заботы. Но не могу обещать тебе, что изменюсь. Мне так нравится жизнь, которую я веду! Я счастлив, как вообще может быть счастлив человек. Зачем же ты хочешь, чтобы я отказался от счастья, ведь ты так любишь меня!

— Подобный образ жизни приведет тебя к гибели! — воскликнул Франческо. — Нельзя совмещать удовольствия и усталость, мотовство и труд.

— Напротив, подобный образ жизни меня воодушевляет и поддерживает, — возразил Валерио. — Что такое жизнь? Вечная смена наслаждений и лишений, усталости и деятельности. Дай мне свободу действия, Франческо, и не суди о моих силах по своим. Конечно, природа была несправедлива, лишив лучшего, достойнейшего из нас крепкого здоровья и веселого нрава. Но не завидуй, милый Франческо, — ведь тебе на долю выпало столько других даров.

— Да я и не завидую, — проговорил Франческо, — хотя здоровье и веселье ценнее всего, благодаря им одним мы можем постигнуть, что такое счастье. Отрадно думать, что брат, которого я люблю больше жизни, не испытает ни телесных, ни душевных недугов, ни тревог, которые терзают меня. Но дело не только в этом, Валерио: ты, конечно, считаешься со своим званием, с дружескими чувствами знаменитых мастеров, с поддержкой сената, с милостями прокураторов…

— Братец, — отвечал беспечный юноша, — да кроме дружбы с нашим дорогим Тицианом и благоволения Рсбусти (двух людей, которых я боготворю), кроме любви отца и брата, все остальное пустяки: бутылки две скиросского живо утешили бы меня, если бы я потерял место и впал в немилость сената.

— Но считаешься же ты хотя бы с честью, — серьезным тоном ответил Франческо, — с честным именем отца, со своим честным именем, за которое я поручился, — я отвечаю за него своей репутацией!

— Ну разумеется! — произнес Валерио, с живостью приподнявшись на локтях. — Но куда ты клонишь?

— Вот куда: знай — Бьянкини строят против нас козни. Из-за них мы можем потерять не только выгодное место и великолепное жалованье, которое ты преспокойно готов променять на скиросское вино и всякие развлечения, но и доверие сената, а следовательно — уважение наших сограждан.

— Эвоэ! — воскликнул Валерио. — Это мы еще посмотрим! Если все это так, сейчас же отправимся к Бьянкини, вызовем их на поединок. Их трое, нас тоже — вместе с нашим другом Боцца. Справедливость на нашей стороне, так дадим же обет божьей матери и избавимся от предателей.