Мастера и шедевры. Том 3

Май. 1969 год… Дейнека встречает меня в прихожей. Проходим в комнату, обыкновенную комнату обыкновенной московской двухкомнатной квартиры на Большой Бронной. Но как необыкновенно ее «оформление»! На стенах, оклеенных стандартными обоями, висят три шедевра художника: «На балконе», «Спящий ребенок» и"Утренняя зарядка».

Парижанка.

Александр Александрович приглашает присесть и сам удобно располагается в кресле. Кладет на стол свои большие, натруженные руки. Его седые, короткие, до сих пор непокорно торчащие волосы, крупные, словно вырубленные, черты лица, проницательный, зоркий взгляд, лукавая улыбка делают его похожим на опытного тренера по боксу, который смотрит на ринг, на ученика и словно молча вопрошает:

«Ну как, сдюжишь?»

— Все понимаю, — прерывает мастер затянувшееся молчание, — все понимаю, семидесятилетний юбилей на носу — нужно интервью.

И вдруг неожиданно высоким голосом громко говорит:

«Интервью не будет».

И дгш вящей убедительности он опускает на стол большую руку. Эффект полный.

Подпрыгивает пепельница, скользит на пол большая серая папка.

Не успел я впасть в уныние, как грозный хозяин весело расхохотался.

— Не грусти, — сказал он, поднимая с полу папку. — Вот тебе лучшее интервью.

Он развязал тесемки, и на стол высыпались фотографии.

Я обомлел.

Впервые — а я знал Дейнеку добрых тридцать лет — я увидел эти редчайшие фото.

Дело в том, что, по существу, о художниках, в отличие от артистов или писателей, не издают книг с жанровыми фотографиями, и они лежат у них под спудом.

Старые фотографии…

Хроника семидесятилетней жизни.

Какие разные эти отпечатки: тона сепии на картонных паспарту с замысловатыми вензелями и фамилиями фотографов, и маленькие тусклые контрольки размером со спичечную коробку, и большие этюдные фото, напечатанные на прекрасной бумаге.

Но разве дело в этом?

Дело в том, что перед нами бесценные свидетели огромной жизни.

Кто есть кто?

Дорога в Маунт-Вернон.

На это получаешь самый прямой ответ, искренний и неподдельный.

Ведь откуда знать малышу, стоящему рядом с матерью на фоне роскошных липовых пальм и альфрейного рококо, что он станет академиком живописи, лауреатом. И он грустно и задумчиво глядит на кривляющегося дядю… фотографа. Курск. Восьмилетний Саша…

Нескладный парень в сатиновой рубашке, в рабочей кепке.

Он застенчиво прячет портфель за спину. Рядом коренастый мужчина в черной толстовке, с широкоскулым добрым лицом.

Отец и сын Дейнеки.

Отец гордо смотрит в объектив, ведь его сын — художник!

А вот группа студентов, молодых, озорных. Среди них Александр…

— Не забуду один эпизод. Мы бродили с Владимиром Владимировичем по Театральной площади. И я вдруг сказал ему:

— Пора бы предложить перекрасить эту белую махину — Большой театр — в красный цвет.

Маяковский как-то особенно улыбчиво поглядел на меня и сказал: — «Саша, нас с тобой не поймут».

— Вот фото тех времен, — и Дейнека протянул мне маленький отпечаток, где он в модном костюме, с тростью и бабочкой что-то выделывал около огромных кубов.

Это, пожалуй, единственная фотография, где Дейнека не был самим собой, а был какой-то искусственный… Этот кадр снят на сцене театра Мейерхольда, и художник, наверное, стеснялся непривычности роли актера.

Десятки фотографий, которые можно было бы назвать «Дейнека работает».

Вот он, совсем молодой, пишет этюд, вот лепит скульптуру спортсменки, вот с группой помощников у фрески для ВСХВ.

А вот, взобравшись на высоченные леса, пишет панно для парижской Международной выставки.

Работа, работа, работа — девиз всей жизни Дейнеки.

Вы видите его с группой учеников Института прикладного и декоративного искусства. Рядом с ним — Петр Петрович Кончаловский и Владимир Андреевич Фаворский.

Нью-Йорк.

Дейнека руководил этим институтом.

У него много учеников-монументалистов и из Художественного института имени Сурикова, где он возглавлял кафедру.

В этой серой папке не только жанровые фото, где вы видите Дейнеку с друзьями… В этой же папке сотни репродукций мозаик, фресок, скульптур, рисунков, картин.

Я невольно снова гляжу на огромные руки Дейнеки с тяжелыми, узловатыми пальцами.

Это ими создан почти невероятный объем работ, это они выдержали полувековой каждодневный труд, труд и еще раз труд!

Александр Александрович подошел к окну, отдернул штору, и солнце ворвалось в комнату: — Погляди, какая красота!

Перед нами сверкала майская, умытая ливнями столица. Вытянули длинные шеи краны на стройке МХАТа, а дальше крыши, крыши и зелень.

В голубой дымке — Кремль.

Золотая голова Ивана Великого.

Острые башни и снова краны, краны… Москва не устает строиться. Рядом, слева, улица Горького.

До синевы накатанный асфальт.

Сдержанно гудит, шумит большая улица. В сиреневой тени цветными огоньками мелькают девушки, парни. Мчатся машины, а над всей этой кипенью — майское небо.

— Красота… — повторяет Дейнека. — Никогда не устану любоваться этим пейзажем, все руки не доходят написать его.

Солнечный блик побежал по стене и застрял в решетке.