Мастера и шедевры. Том 3

Новые города, районы и кварталы рождают свою особенную поэзию, особенный характер жизни. На новом месте начинают разворачивать землю, на строительных площадках появляется медленное и неуклонное движение огромных кранов…

Лирическое новоселье.

Сколько потом разной жизни придет в эти дома.

Пока же их жители знают и еще не подведенный газ, и не налаженное отопление, еще не открытые магазины, и еще не работающие лифты.

Но они не знают ночных бомбежек, не знают накрест заклеенных бумагой окон, замороженных комнат, обвалившихся от близких разрывов потолков — они не знают войны и страха…

«ТЕАТР — ЭТО ПРАЗДНИК»

Лира Пименова человечна.

Художник был доброжелателен. Его сердце и душа живописца не уставали удивляться. Он питал любовь к разработке сюит, любил музыку, особенно «Болеро» Равеля, ритм повторов и сложный мелодический строй этого композитора.

Но одной из самых больших, многолетних привязанностей, увлечений живописца был, безусловно, театр!

— Театр! Это праздник! — говорил Пименов. — Помню, как мальчишкой впервые попал в оперу.

Помню синие сугробы у белых колонн Большого театра. Оранжевый свет узорных фонарей. Скрип полозьев саней у парадной лестницы.

Снег московский, пушистый, ласковый. Огромные двери. Сверкающие, слепящие огни фойе.

Аромат духов. Неясный говор, приглушенный смех. Атмосфера ожидания чего-то необычного, волнующего.

Мое отражение в большом зеркале рядом с нарядными дамами, поправляющими свои прически, оглядывающими туалеты соседок.

Как замирало сердце, когда медленно гас свет в зале, мерцание золота и трепетное сияние люстр сливались с первыми звуками оркестра и поднимался занавес, эта волшебная стена, отделяющая тебя и других зрителей от таинственного мира сцены…

Я почти не знал таких людей, которые не были бы взволнованы атмосферой театра.

Эскиз афиши к балету «Жизель». Уланова.

Прошло почти сорок лет с той поры, когда в тридцать шестом году мы с женой переехали в дом на Масловку — он один стоял среди грязных улиц и старых деревянных домов, он был архитектурно достаточно нелеп, но нам он казался прекрасным.

У нас, как и у всех тогда, почти не было вещей, особенно мебели.

Квартиры к тому же были холодными, и в наших совершенно пустых комнатах горели электрические рефлекторы и стоял огромный макетный ящик, в котором мы делали макет «Любови Яровой» дгш переехавшего в Ростов театра Завадского.

Тогда уже театр окончательно околдовал меня.

Потом мне пришлось довольно много работать в качестве художника в разных театрах. Я узнал необыкновенный и не знакомый зрителю мир, так сказать, изнутри, он стал моим «производственным местом», я принимал посильное участие в работе, результатом которой является спектакль.

Мне это было очень интересно, я знакомился с тем, как живопись эскиза переходит в большой размер сцены, как свет освещает и меняет расписанный холст, как бутафорские материалы на сцене становятся драгоценными, а спектакль, собранный по частям из разных цехов, от разных мастеров, превращается в нечто единое и цельное.

Этот мир оказался необыкновенно увлекательным: душа зрелища как-то приблизилась и раскрылась, стали понятны механизмы многих тайн, но очарование осталось.

Оно только обернулось более теплой, интимной стороной.

Надо всячески беречь эту зрелищную колдовскую притягательность театра, выработанную вековым опытом…

Конечно, театральные декорации, построенные на иллюзии, на имитации реальности, не кажутся ни интересными, ни живыми. Но тот, увы, очень стандартный и обезличенный тип существующих сейчас в массе оформлений спектаклей представляется таким же бесперспективным.

А ведь есть у нас прекрасные традиции театральной декорации, традиции Головина, Кустодиева, костюмов Бакста, занавесей Сомова и более близких к нам — Вильямса, Шифрина.

И мне кажется, что сейчас сквозь однообразие скучных оформлений начинают опять появляться декорации, построенные на образной изобразительности…

Хотелось бы сказать несколько слов в защиту… занавеса. Театр сейчас почти отменил занавес, таинственную границу между сценой и зрительным залом, заменив ее темной пустотой сцены. С занавесами из театра уходят изобразительность и образность спектакля, его нарядность и часть его красоты, да и особенная дополнительная содержательность тоже.

«Любовь к трем апельсинам»

Какими великолепными явлениями были занавесы Врубеля, Сомова! Они и сейчас в эскизах смотрятся настоящими драгоценностями.

Я думаю, что отсутствие такого прекрасного и сильного средства в спектакле будет временным и театральный занавес во всей силе опять появится в театре…

С каждой новой работой в театре я вновь и вновь ощущал счастье прикосновения к этому вечному источнику радости.

— Есть еще одна, очень важная тонкость в моих отношениях с театром, — добавил Пименов, — ведь именно театр давал мне много работы в ту, теперь уже давнюю пору, когда моя живопись «не шла», когда меня прорабатывали за «импрессионистич-ность» и обвиняли в тысячах несуществующих формалистических грехов.

Тогда театр просто помогал мне жить.

Это был хлеб мой насущный, это была и моя любовь.