Мастера и шедевры. Том 3

— Терпимость необходима, — считал он, — и к возможным ошибкам художника в поисках прекрасного.

Жизнь меня научила понимать, что настоящее искусство, его стиль создаются человеческими страданиями и радостью и что напрокат стиль занять нельзя.

Сумма впечатлений, приходящаяся на мою долю, иногда меня потрясает. Я смотрел, как многое меняется, желал найти пластический язык новому, красивому, большому.

Дейнека остановился.

Большая рука описала крутую параболу:

— Девушка напрягла мышцы, и, обострив контуры молодого тела, рывком летит с вышки, распластав руки, в воду — фигуры меняются, прыжки то острые, то плавные, то широкие, но всегда прекрасные.

А возле бухты медленно разворачиваются на воде гидросамолеты и, выровнявшись, упрямо, бешено развивая скорость, отрываются от воды, с ревом несутся над вашей головой, и летчик вам улыбается.

Дейнека замолчал и задумался.

— А потом на фронте на снегу я видел сбитого летчика, и он был, как убитая птица…

Как-то вечером мы бродили с Дейнекой по просторной набережной Москвы-реки. По густой темной воде, как светлые стрелы, плыли, нет — летели красные лодки-скифы, острые, стремительные.

— Иногда, — промолвил Александр Александрович, — я будто слышу голоса отца, матери, друзей, близких. Песни далекой юности, спокойную речь учителя и плач старухи, безнадежный, страшный, над умершим сыном. Потом я слышу запахи цветов, самые разные, самые тонкие, ведь каждый цветок пахнет по-своему, свой запах имеют разные сорта яблок, смородины, деревьев.

Мгновенно я вспомнил, как Дейнека любил сам растить цветы. Раз он привез шесть кустов жасмина и посадил на участке дачи в Переделкине. В последний год жизни взял да и вырастил целую грядку астр.

Стемнело. Крымский мост прочертил закатное небо.

— И может, оттого, что я так много встречал несчастья, горя, — тихо сказал Дейнека, — я уразумел, что это все скрашивают песня, задор, искусство и что есть в мире красота. Искусство — это немножко идеал. Я считаю: искренность — основа искусства.

… Над Москвой-рекой летали чайки. Их крики, пронзительные, тревожные, волновали душу. Высоко на холме горело золото куполов кремлевских древних храмов.

Дейнека был неразговорчив.

Его большая жизнь была до края наполнена творчеством, работой, работой и бесконечными совещаниями, советами и прочими хлопотными обязанностями.

Но иногда выпадали дни, когда Дейнека отдыхал.

Эго были дни поездок, путешествий. К сожалению, они были не часты. Мне посчастливилось не раз сопровождать его в этих странствиях, и они оставили у меня неизгладимое впечатление.

Ведь обычно Дейнека был внешне суров, порою неприветлив, даже колюч. Его собранная, всегда немного напряженная, спортивная осанка, острый, все видящий взгляд, ироническая манера разговаривать делали его не всегда приятным собеседником.

Может быть, виною этому сложная судьба художника, прошедшего долгий путь новатора, впередсмотрящего.

… Валдай. Полдень. Выехав на машине затемно из Москвы в Ленинград, мы решили сделать привал на поляне березовой рощи.

Тишина. Огромный зеленый мир окружал нас. Много есть красивых мест в России, но кто хоть раз побывал на Валдае, никогда не забудет нежную прелесть этого края. Ласковый шелест берез, голос ручьев, пение птиц, шепот ветра.

— Красота, — сказал Дейнека. — Ведь в городе, в этой суете, мы не видим божьего света. Все куда-то мчимся, спешим, а к концу выясняется, как я на днях прочел у одного большого писателя, что спешили не туда. Но оставим эту неразбериху на совести тех, кто «спешил не туда».

— Поэты-лирики прошлого века жили куца как неспешно. Писали стихи неторопливым ямбом. Воспевали природу, любовь. В начале двадцатого века многое сместилось — сбило у многих поэтов этот лирический дар.

Дейнека вздохнул и вдруг встал.

— Да, все не просто, очень не просто…

В высоком летнем небе неспешно плыли облака. Белоснежные, громадные.

Солнце зажгло цветы на полянах, будто сама радуга спустилась на землю.

Мир природы, вечной, прекрасной, окружал нас.

И вот в этот миг случилось то, чего я меньше всего ожидал, хотя знал Александра Александровича треть века.

Дейнека начал читать Пушкина, Тютчева, Блока. На память. Читал вдохновенно.

Потом вдруг как будто увидел меня и, наверно, заметив мою ошалевшую от радостного удивления физиономию, подошел ко мне и, сильной рукой подняв с земли, встряхнул, хлопнул по спине.

— Ты знаешь, меня приучил к чтению стихов Маяковский!

У него была феноменальная память.

Он знал наизусть «Евгения Онегина», «Полтаву», «Медного всадника», почти всего Лермонтова, Некрасова, Блока…

Когда не писал и не был чем-нибудь занят, то, гуляя или просто отдыхая, бормотал стихи.

Он сочинял все время.

Глядя на него со стороны, человек, его не знающий, мог подумать, что этот огромный, коротко стриженный дядя не совсем нормален.

— Кстати. — Тут Дейнека усмехнулся. — Ты убежден, что все большие поэты, художники, композиторы всегда уж больно уравновешенны и нормальны… Но это записывать не надо. — И он снова рассмеялся.