Мастера и шедевры. Том 3

В родных местах Есенина. Фрагмент.

Складывает его вчетверо. Обрывает один угол. Потом, загадочно улыбаясь, разворачивает бумажку.

Посреди листа — ровный кружок, размером с ноготь. Художник, продолжая улыбаться, подносит его к холсту и прислоняет к пылающему розовому снегу.

И… о, чудо! В белом оконце — шероховатая масляная краска сизого, почти серого цвета.

— Ну как? — щурится Ромадин.

Я молчу. Много я слышал об опытах художника Крымова — великого мастера тона.

Он любил показывать ученикам светосилу в своих картинах. Зажигал спичку и подносил ее к полотну, сравнивая силу света огня и светосилу живописи. Но это было…

А сейчас я увидел новый чисто ромадинский предметный урок — как сложен истинный цвет в станковой живописи. Как порою глубок тон даже в кажущихся ярких и светлых местах. Как неуловимо сложен цвет.

Я подчеркиваю, станковой живописи в отличие от декоративной или монументальной живописи. Станковая живопись требует мастерства особого…

Цвет такой картины не имеет ничего общего с локальной открытой краской.

Колорит станковых полотен симфоничен. Он плод непрестанного труда и наблюдений.

Близится час вернисажа. Ромадин волнуется…

«Художник П.А. Федотов».

Зловещий кривой серп месяца заглядывает в темное полукружие окна. За маленьким мольбертом, согнувшись, сидит Федотов. Перед ним начатый холст.

Далеко за полночь, догорает свеча, а он, позабыв про все, пишет, пишет…

Огромная тень на стене повторяет движения руки мастера. Мерцающий, коптящий свет выхватил из мрака убогую постель, гипсовые пыльные антики, нехитрую утварь.

Неистовый Федотов пишет. Из прихожей доносится храп верного Коршунова. В этой нищете, хаосе и мраке рождается новая картина.

Вопреки нужде, голоду, наступающей тьме…

Правда, художник будет сломлен, его ждут безумие и смерть… Но вечно будут жить его творения. Таким мы видим его на картине Ромадина.

Художник П. А. Федотов.

Станковая живопись.

Александр Иванов, Федотов, Суриков, Серов, Левитан. Каких нечеловеческих усилий требует она порою от художника! Отдачи целиком, без остатка, без компромиссов.

Но зато какое истинное счастье, какое полное удовлетворение дарит она творцу!

«Умба-река».

Свинцовая, синяя, злая. Белопенная. Она ярится не зря. Трудно преодолеть пороги на пути к Белому морю. А море рядом. Ревет река, ворочает огромные валуны, грохочут камни. Ветер гнет ель, срывает клочья пены с гребней волн. На берегу село Умба. На высоком крутояре сосновый лес.

— Дикие места, — произносит подошедший Ромадин. — Медведей полно, а волков вот нет.

«Лесное озеро».

Седые лапы елей раскинулись над темным стеклом воды. Густое зеленое кружево дремучего леса манит побродить по чаще, послушать шепот Берендеева бора.

— Какого здесь зверья только нет! Из них рысь самая опасная. Не считая Топтыгина… А посмотри, какие ели разные. Как горит рябинка. В подлеске — липка, ольха. Когда писал этюд, надо мною все носилась белка. Дразнила, цокала.

… Многие большие русские живописцы писали бор. Виктор и Аполлинарий Васнецовы, Нестеров, Шишкин. Каждый по-своему.

И у Ромадина свой особенный язык.

Никто, как он, не умеет, сохраняя лирическое состояние, превосходно чувствуя живописную среду, так ювелирно писать интимные детали, столь характерные для природы России.

Посмотрите на золотой дождь листьев, на огоньки куста рябины, на колючую хвою елей.

Мы продолжаем свой путь по залам.

«У сельсовета».

Ночь. Пепельный лунный свет растворил синюю темень. У заснеженной избы сельсовета — двое розвальней.

Понурые лошадки замерзли.

Им давно пора быть в теплом стойле. Но хозяева заседают. Видно, у них дела неотложные.

Горят бледно-желтые окна. Поскрипывает снег под копытами коней…

Переливаются, мерцают звезды в ночном небе.

Лесное озеро.

— Видишь, вон звезда упала. Это Вечность… — промолвил Ромадин. — Разные бывают состояния у человека и у природы тоже. Вот одна из моих любимых картин…

Лицо его, безмерно усталое, становится добрым, мелкие морщины на лбу вдруг разглаживаются.

«Весенний воздух».

Керженец. Половодье. Залило лес. У маленького острова бортник, долбленный из осины.

На нем приплыл художник.

Вот он сидит под огромным зонтом и старательно пишет. В картине разлита неописуемая благодать. Влажный воздух трепещет в лучах весеннего солнца.

— Какое счастье бродить по России, видеть прекрасный мир. Работать, писать и пытаться донести эту красоту людям… Правда, не все принимают это.

Вот на днях мне сказал один деятель:

«Нет у вас тематики, товарищ Ромадин».

Ну, что ж поделаешь.

Глаза мастера стали печальными. Глубокие морщины собрались у переносья. Не первый раз он слышал такие вот речи.

Ромадин — станковист.

Это весьма ординарное в недавнем прошлом качество ныне обретает новое существенное звучание.

Дело в том, что сегодня у некоторых художников утрачен вкус к станковой живописи.

Они предпочитают ей живопись декоративную, обобщенномонументальную.

Спору нет, и эта форма художества может быть прекрасной.

Но почему вдруг снова возникли разговоры об отмирании станковой живописи, об ее якобы несовременности?