Мастера и шедевры. Том 2

В наш сложный век, когда живопись Запада деградирует, утратив великие этические принципы мировой культуры, и пропагандирует в своих формалистических творениях дисгармонию, уродство, зло, в эти дни особенно звучно слышен голос благородного, чистого, доброго творчества Александра Иванова.

Многонациональное искусство нашей Родины свято бережет, сохраняет и развивает замечательные традиции культуры и несет людям Земли красоту, правду, мир.

Планетарность гениального творчества русского художника, его суровое подвижничество живописца-первооткрывателя, прекрасные заветы, оставленные им, подвиг самоотречения, который он совершил во имя служения Родине, будут жить в веках.

Прогулка. Автопортрет с родителями

ПАВЕЛ ФЕДОТОВ

В Первом московском кадетском корпусе выпускной акт. Играет музыка. Виновник торжества — юный Павел Федотов, вышедший первым в гвардию. Мечта его родителей осуществилась.

«Отец мой был воином екатерининских времен, редко говорившим о своих походах, но видавшим много на своем веку, — рассказывает Федотов в автобиографических заметках. — Женат он был два раза: в первый раз — на пленной турчанке, во второй — на моей матери… жили мы очень бедно… Наша многочисленная родня… состояла из людей простых, не углаженных светскою жизнью..»

При выпуске Павел был отмечен в рисовании и черчении ситуационных планов ленивым.

Как же это могло случиться, что будущий художник, кстати, считавшийся в корпусе способным к живописи, отстал в рисунке?

Ответ весьма прост, хотя и несколько неожидан. Федотов правил чужие рисунки:

«Я за это получал булки, чего с своего рисунка взять было нельзя, и поэтому свой всегда был неокончен…»

Нужда встретилась художнику с первых шагов жизни и преследовала его до конца.

Кадетов учили «фортификации, экзерциции, верховой езде, закону божьему, словесности, чистой математике, танцеванию» и многому другому, в том числе и рисованию.

По уставу воспитанники должны были укреплять чувство веры и благочестия.

Дух казармы царил в корпусе.

Директор корпуса Клингер часто говорил, что русских надо менее учить, а больше бить.

Не все выдерживали муштру, многие не кончали корпуса из-за «трепетания сердца, аневризма и подобных болезней».

Эти напасти миновали Павла, и он прибыл в Петербург полным сил и энергии.

В лейб-гвардии Финляндском полку все быстро полюбили талантливого юношу за его жизнерадостность, за умение сочинять песни и прекрасно исполнять их, за доброту и, главное, за его способность к рисованию.

Он писал портреты своих друзей по полку, «и вот начали уже говорить, что всегда делает похоже».

Федотов начинает серьезно интересоваться искусством, посещает вечерние классы в Академии художеств. Он пробует писать акварелью жанровые сцены из полковой жизни.

За одну из них получил в подарок от великого князя Михаила Павловича бриллиантовый перстень.

Однако эти блистательные успехи не делали его счастливым.

«Столица поглотила пять лет моей лучшей молодости… Пока в столице, успокойся сердцем, не жди и не обманывайся».

Художник обладал удивительно тонким ощущением красоты окружающего мира и не принимал жестокости, грубости и меркантилизма петербургской жизни.

Вот одна из записей, рисующих Федотова-поэта:

«Я стоял в карауле. Вокруг милая, унылая северная природа. Пролегает путь людей чужих и идей моих, уплывают вдаль и сливаются с туманным, желто-розовым восходом. Тянутся обозы, чухны в глупых ушастых шапках, мелькают запряженные в маленькие санки румяные молочницы, изредка, вздымая пыль столбом, пролетит пышная и атласная коляска богача».

Вот стихи молодого Федотова, в которых ясно сквозит вечная его спутница — нужда:

Блаженство наше: чарка в холод,
Да ковш воды в жару, да в голод
Горячих миска щей, да сон,
Да преферанс, и Аполлон,
И с музами спроважен вон.

… Маятник стенных часов печально отстукивал минуты, дни, месяцы серых будней. Федотов, уйдя в отставку, оставил за дверьми маленькой квартирки на Васильевском острове всю суету полковой жизни, все светские порывы и желания души своей. Он, подобно отшельнику, целиком отдался любимому труду.

«Свежий кавалер.

Казалось, далеко позади остались долгие сомнения и колебания, где-то сквозь дымку времени порой вспоминались полковые друзья (давно позабывшие дорогу к художнику), и осталась только одна неистовая жажда овладеть тайнами мастерства.

«Вам двадцать пять лет, — сказал ему великий Карл Брюллов, глядя на его работы, — теперь поздно уже приобретать механизм, технику искусства, а без нее что же вы сделаете, будь у вас бездна воображения и таланта?.. Но попытайтесь, пожалуй, чего не может твердая воля, постоянство, труд».

С того дня прошло семь лет.

И он проявил волю и постоянство.

Во все это время каждый его день был предельно размерен. Вставал на заре, обливался холодной водой (в любое время года) и, невзирая на спящего Коршунова (денщика, который отпросился вместе с ним в отставку), уходил на прогулку. Бродил по городу, заговаривал с прохожими.