Мастера и шедевры. Том 2

В 1854 году, 30 ноября, Алексей Саврасов получает звание академика живописи. Звание, которого не был удостоен Карл Брюллов, потрясший Европу. Молниеносный взлет мог вскружить голову человеку и более зрелому, и Саврасов поддался круговерти успеха, светских комплиментов, аристократических похвал.

Вид на Москву от Мазилова.

Долгие годы в списках работ живописца будут фигурировать копии с «Видов Ораниенбаума», ландшафты владений других сиятельных заказчиков.

Молодой академик завален работой.

Его доходы растут, он становится модным.

Кисть его блещет виртуозностью, холсты импозантны. В них есть и хлесткость почерка и даже щегольство.

В них есть все, кроме правды.

Высокие заказчики в восторге, но муза художника чахнет в богатых имениях.

Вскоре умирает старый учитель Саврасова Рабус, человек и художник большой совести. Освобождается должность в Училище живописи, и Саврасова назначают на его место. 12 мая 1857 года он произведен в чин титулярного советника. Алексей Кондратьевич начинает ухаживать за дочерью крупного московского купца — любителя живописи и древности Карла-Эрдмана Герца.

Вскоре он женится на Аделаиде-Софье Герц.

Заколдованный круг успехов, удач, возвышений замыкается.

А как живопись? А как же заветный клад, который, несмотря ни на что, хранит душа художника?

Новая семья предъявляет свои счеты, свою власть, диктует свои вкусы. С легкой руки Герца в творчестве Саврасова на много лет укрепилось влияние Калама, швейцарского живописца, не лишенного эффектности, но совершенно чуждого русской школе.

Все быстрее и быстрее крутится колесо московской суеты. Саврасов преподает, исполняет десятки заказов, поддерживает светские связи.

Его супруга требовательна и капризна.

Живописец еле успевает фабриковать салонные пейзажи.

Но, несмотря на внешнее благополучие, Саврасов тоскует, он рвется к природе. Его душа требует иной пищи, а неумолимая проза жизни возвращает его к мольберту с очередным «Видом швейцарских Альп».

Кризис назрел.

Сосны.

Надвигался взрыв, бунт, способный нарушить привычный ритм жизни, размеренную цепь полу-удач, полу-восторгов, полу-счастья..

«Имея частное поручение исполнить рисунки и картины зимнего пейзажа на Волге, покорнейше прошу Совет уволить меня от службы на пять месяцев с 1 декабря 1870 года».

Перо остановилось…

Саврасов поправил очки и вздохнул. Как трудно было решиться на этот шаг!

Ведь только недавно ему казалось, что он должен быть занят этими нудными, неотложными делами.

Что вся эта спешка, эта ежедневная карусель и есть та единственная жизнь, к которой он, Саврасов, призван.

Но вот на днях он прочел, что Мольер сказал однажды окружавшим его друзьям, захлопнув книги Платона и Теренция:

«Достаточно с меня этих образцов; теперь я смотрю в себя и вокруг себя».

И Саврасов решился…

Почти пятнадцать лет, по существу, потеряны. Если не счесть нескольких пейзажей, писанных с ощущением природы России.

Накануне нового, семьдесят первого года, не слушая плача жены, ропота знакомых, ворчания друзей, Саврасов, забрав семью, покидает Москву. Кто мог предполагать, что этот нелепый, как казалось многим, поступок принесет быстро столь нежданные-негаданные плоды.

Живописец приезжает в Ярославль. Волжское приволье вдохнуло новые силы. Он пишет саженное полотно «Вид Волги под Юрьевцем», которое принесло ему первую премию на выставке в «Обществе любителей художеств».

Но не этот холст (который, к великому сожалению, исчез бесследно) произвел переворот в русской живописи.

После короткого пребывания в Москве, он уехал снова на Волгу, в Костромскую губернию, в село Молвитино.

Саврасов начал небольшое полотно, которое утвердило его имя на века.

«Грачи прилетели». Прошло более ста лет с того дня, когда этот маленький холст был показан на I Передвижной выставке в Москве в 1871 году.

Грачи прилетели.

Эта картина была в то время лучшим ответом на призыв Чернышевского:

«Прекрасное — есть жизнь».

Одним из первооткрывателей этой новой красоты в русской пейзажной живописи, красоты простой и активной, стал Саврасов! Он нашел в себе силы сбросить тяжкий груз живописных условностей и, что самое главное, дать наконец простор приобретенному еще в юности чувству музыки русской природы.

Войдите в уютный маленький зал Третьяковской галереи. Там всегда людно.

«Грачи прилетели».

Подойдите ближе, и вы услышите, как звучит картина.

Ваш слух уловит музыку весны.

Звон капели, журчание воды в проталинах, шорох ветвей берез, грачиный гомон.

Скрип сверкающего наста, шелест весеннего ветра и тихий благовест.

В серой стене зала будто вырублено светлое окно.

Полотно решено в тончайшем валере.

Изысканные колебания бледно-лазоревых, голубых, бирюзовых тонов.

Солнце скрылось.

Но его лучи пробивают легкую пелену и бросают сложные серо-голубые тени на снег.

Живопись холста многослойна.

Цветная мозаика в светах пастозна и доведена до эмалевой плотности. Несмотря на необычайно точное общее звучание полотна, художник прибегает к ювелирной деталировке картины, которую можно рассматривать часами в упор.

Пейзаж до предела обжит.