Мастера и шедевры. Том 2

Все они искренне жалели Егорова, но заступиться за него не решались и после долгих совещаний согласились дать на полученный запрос ответ, сообразный с желанием государя.

Тогда Брюллов, который до решительной минуты не говорил ни слова, объявил, что он придуманного Советом ответа не подпишет, припомнил Совету, что Егоров некогда делал честь русскому искусству и что Академия гордилась им, что Совет Академии, созванный для его осуждения, состоит из его товарищей и учеников, и в заключение сказал, что живописец Карл Брюллов считает себя учеником Егорова.

Речь Брюллова воодушевила всех.

Все как будто встрепенулись, все громко заговорили в пользу старика Егорова и положили отстоять его честь.

Оленин, заметив, что об угождении монарху никто более не думал, встал с места и сказал Брюллову:

— Вы наделали всю эту кутерьму, так вы и сочиняйте ответ, а я пойду домой.

— Ступайте, — ответил Брюллов, — все будет сделано без вас.

… Одним из редких качеств Брюллова была необыкновенная доброжелательность к коллегам-художникам.

Всем известно его отношение к Федотову, который, будучи молодым начинающим живописцем, пришел к великому мастеру и встретил с его стороны поддержку и внимание…

Прошло несколько лет, и вот Федотов снова у Брюллова.

Вот выдержка из письма Федотова к Погодину после посещения тяжело больного художника:

«Милостивый государь Михаил Петрович!

Извольте получить ответ на ваш вопрос. Перед тем, как представил я первые картины в Академию, я так давно не бывал у Брюллова, что и не видал, как он захворал и как дошел до отчаянного положения, в каком его находили и каким я сам нашел его, когда по его зову явился к нему с Басковым. Худой, бледный, мрачный сидел он в Вольтере; перед ним на полу приставленные к стульям мои две картины: «Кавалер» и «Разборчивая невеста». «Что вас давно не видно?» — был первый вопрос Брюллова. Разумеется, я отвечал, что не смел беспокоить его в болезни. «Напротив, — продолжал он, — ваши картины доставили мне большое удовольствие… И поздравляю вас, я от вас ждал, всегда ждал, но вы меня обогнали.

Портрет археолога Микель-Анджело Ланчи.

Какую предельную честность и простоту души надо иметь, чтобы сказать всего лишь три слова: «Вы меня обогнали».

… В один из серых петербургских дней, когда доктора разрешили Брюллову после семимесячной болезни покинуть постель, он попросил придвинуть вольтеровское кресло ближе к трюмо, потребовал принести в спальню мольберт, палитру, кисти.

Вмиг наметил он на картоне рисунок головы, руку…

С вечера он повелел не пускать к нему на другой день никого!

«Автопортрет» Брюллова 1848 года… Художник на пороге пятидесятилетия.

Живописец только что перенес тяжелую болезнь.

Но не только недуг отнял у него краски лица и блеск глаз.

Усталость.

Постоянная, неуходящая.

Она залегла в тревожных складках крутого чистого лба, она притаилась в пепельных, некогда блестящих золотых кудрях.

Усталость во вздутых венах тонкой руки, плетью повисшей на подлокотнике кресла.

Усталость в самом колорите полотна, в сочетании черных, красных, восково-бледных тонов.

Время.

Зрелость.

Пора жестоких переоценок, пора разочарований и потерь — вот истинные слагаемые этого образа…

Мастерство Брюллова в эти годы достигло совершенства.

Его кисть поистине виртуозна.

Ведь этот дивный портрет написан всего за каких-нибудь два-три часа!

Живописец в одно касание решает тончайшие пластические задачи — и перед нами шедевр!

Но почему же тогда глаза художника так безрадостны, почему в них нет сияния, удовлетворения творца?

Почему они так тревожны? Почему так пристально всматриваются они в зеркало?

Может быть, потому, что Брюллов впервые за всю полувековую жизнь именно в эти два часа, именно в этот миг так остро ощутил бег времени, так обнаженно оценил свои потери, так чутко понял суть безвозвратно упущенных лет.

Может быть, в эти короткие часы перед художником промелькнула вся его жизнь?

… Многое не свершилось.

Не сбылась заветная мечта художника оставить родине картины, в которых была бы видна вся ее жизнь, самое сокровенное — судьба народа, великая история России…

О, как он мечтал заткнуть глотку светской черни, болтавшей в своих золоченых бонбоньерках-салонах об угасании его таланта!

О, как он мечтал уйти от мелочной и тем не менее тяжкой опеки царя, от неотступного взора монарших глаз!

Снова наступит завтра.

Наступят будни.

И снова все быстрее и быстрее закрутится неумолимое колесо столичной жизни, пестрая череда успехов, неискренних похвал и соболезнований.

Два часа в жизни художника.

Как это ничтожно мало и как это много, если вдуматься в суть бытия!

Когда вдруг с ослепительной ясностью ощущаешь, что рок несет твою утлую ладью по воле недобрых волн и злого ветра и что у тебя самого нет сил остановить этот бег.

… Привычно ходит кисть, и за считанные минуты на картине возникают черты больного, бесконечно усталого человека.

Бьют часы.

В роскошной мастерской тихо.

Шум Петербурга не проникает в этот приют муз.

Но это только кажущийся покой.

Брюллов предельно одинок в этом огромном городе.