Мастера и шедевры. Том 2

В огромном симфоническом оркестре русского искусства звучат разные мелодии. Среди тихих, душевных, гармоничных мотивов нашей Родины слышен голос музы Борисова-Мусатова — чарующий, нежный, трогательно-лирический.

ФИЛИПП МАЛЯВИН

Белый зимний лес безмолвен.

Мороз. В синих сугробах стынут березы. Скрипит наст.

Спешит, спешит маленький Филипка. Надо поспеть домой к обеду. Не поспеешь — будут ругать.

Ветви елей, опушенные белым мехом, бьют по щекам, мешают идти. Шагать трудно, валенки, как пудовые, одеревенели от снега.

В руках малыша — охапка замысловатых веток, узловатых, кряжистых корневищ.

Мальчишка, несмотря на восьмилетний возраст, — искусный резчик. Филипка целыми днями усердно мастерит занятные фигурки зверей, человечков, птиц.

Через много-много лет, став всемирно известным живописцем, Филипп Андреевич Малявин любил вспоминать детство:

«Долгое время я никак не мог решить, быть ли мне живописцем или резчиком, и это меня очень удручало. Смотрел всегда с ужасом на годы — вот будет мне семь, восемь. До десяти я представить себе не мог, до того это уже старость, и мне казались люди после десяти лет уже пожилыми. Я только одного боялся, как бы мне не потерять времени, и бегал, собирал угли в золе и рисовал везде — на стенках, на колесах, на воротах и даже на золе. Обращался к мужикам, чтобы они мне показали, как нужно рисовать, и с успехом пользовался их советами».

Неуловимый свет струился откуда-то сверху, оттуда, где сквозь черную путаницу ветвей сверкает васильковое небо. Иней слепит глаза.

Филипка спешит, вот и замерзший ручей, корявые ветлы, а дальше село, колокольня.

Семья садится за стол.

Во главе сам Андрей Малявин и законная жена его Домна Климова — государственные крестьяне из села Казанки Логачевской волости Самарской губернии, и многочисленные чада и домочадцы, среди которых и Филипка.

Через полвека с лишком судьба забросит русского художника Малявина в шведский город Мальме.

В номере отеля «Савой» на фирменных бланках гостиницы стареющий живописец, уставший от скитаний и мытарств, изольет всю тоску по родине в воспоминаниях о далекой, невозвратной поре. Эти листки чудом дошли до нас.

«Интересно ли вернуться и вновь опять жить — испытывать, видеть и делать, что уже ушло без возврата и забыто, — писал Малявин. — Интересно ли опять сидеть за столом, кругом вся моя семья, а посередине стола стоит большая миска с кислым молоком.

Стол играет и в деревне большую роль и обставляется этикетом и порядком.

Когда ешь хлеб, нельзя крошки терять — грех!

Говорить нельзя — грех, а смеяться и подавно, иначе по лбу получишь ложкой.

Поэтому едят молча этот дар божий.

Деревенские ложки большие и надежные; чтобы в рот ее всунуть, нужно так открыть рот, что кадык вывалится, вот и нельзя забыть этого большого рта у отца — разевал и глотал, как великан, и на самом деле он был великан и силач.

Помню его еще молодым, и он удивительно, мне казалось, похож был на Христа, с раздвоенной бородой и русый.

Мать была роста невысокого, но очень плотная и красивая. Хотя не часто, водила меня к «своим» — отцу и матери.

Дом их был большой, деревянный, почти напротив церкви. Церковь меня всегда к себе привлекала и тянула, и я всегда, всегда смотрел на ее купола, луковицы и необыкновенно был рад, когда слышал звон, в особенности в большие праздники».

Детство Малявина было трудное.

Семья бедствовала, еле сводила концы с концами. Да тут еще пожар. Сгорела изба.

Крестьянская девушка с чулком.

Филипка рос, как все деревенские ребята, лазил по деревьям, таскал яйца, «словом, был грачиный бич». Взобравшись на высокую березу, оттуда, с вершины, «звонил языком, подражая двенадцати церковным колоколам».

Но посреди всех этих нехитрых мальчишеских забав и затей одна ранняя страсть одолевала Филипку — он рисовал, лепил из глины, вырезал из дерева, словом, изображал.

Скоро и в семье, и соседи все заметили талант у парнишки.

Друзья уговаривали Андрея Ивановича отдать сына учиться на иконописца, ну хотя бы в Афон, откуда на село попадали иконы, но отец юного художника был неумолим.

Поглаживая огромными натруженными руками бороду, он говорил:

«Из крестьян, да еще почти из нищих, ученых не бывает».

Однако добрая воля односельчан победила.

Нашлись доброхоты, обошли село, набрали денег и всем миром снарядили и отправили сияющего Филиппа в далекий Афон.

Благо, что в селе в ту пору гостил монах, приехавший из тех краев навестить родичей. Мечта осуществилась.

Сборы были недолги.

Плакала, как водится, мать. Причитала:

«Из дому отдают только сирот».

Но дело было сделано. Отец положил на плечи сыну тяжелые руки, неспешно, троекратно облобызал. Промолвил: «Сдюжишь?»

Так необычно, в шестнадцать лет, начал свой путь скитальца Малявин. Думал ли, что полжизни он будет вот так бродить по свету? Но это еще все предстояло. А сейчас в дорогу!

Ведь впереди Греция.

Афон разочаровал Малявина. Учение поставлено плохо. Мастера были слабые. Самоучка Филипп быстро становится ведущим иконописцем.

Вот свидетельство современников: