Мастера и шедевры. Том 1

И снова и снова гулко отбивали время огромные старинные часы с блестящим бронзовым маятником.

Чудилось, что звук каждого отмеченного получаса отзывался в самом сердце живописца.

Художник не спешил, его кисть привычно и легко касалась холста. Ведь никто в Британии так, как он, Гейнсборо, не чувствовал колдовства валера.

Эти неуловимые переливы холодных и теплых тонов, колеры, взаимосвязанные в тайную трепетную систему, известную и доступную лишь великим.

Герцогиня де Бофор.

О, как светоносно женское лицо с еле приметным румянцем. Как прелестны миндалевидные, почти бархатно-темные глаза. Как прекрасны эти благородные тона на глубоком лессированном фоне. До чего изыскан камертон голубой ткани, чуть примятой тонкой рукой!

Гейнсборо, конечно, не мог знать, что только через столетие в Париже группа художников, которых после будут именовать импрессионистами, и среди них Эдуард Мане и Огюст Ренуар, попытаются уловить эти ускользающие от нас мгновения …

Мастер творил. Для него это было так же необходимо и естественно, как дыхание, как выпитый глоток воды или съеденный кусок хлеба. Это была его жизнь. Все, все, что он знал, весь перенятый опыт знаменитых живописцев прошлого, портреты которых он изучал годами, — все меркло в эти часы перед неуемным, неодолимым желанием остановить время. Запечатлеть неповторимый миг бытия человека.

Да, Томас Гейнсборо доселе никогда так тревожно не задумывался о смерти. Он слишком дорожил жизнью любил свою старую Англию, обожал жену, детей, боготворил свое призвание. Но именно в те осенние считанные дни, когда он писал портрет прекрасной дамы, он впервые ощутил прожитые полвека и невероятную краткость этого пути. Художник хотел оставить людям свое преклонение и восторг перед бесценным чудом мимолетности нашего пребывания на земле.

Томас проживет еще с десяток лет. Он создаст еще свои знаменитые шедевры, войдет в плеяду величайших портретистов всех времен и народов. Но это небольшое полотно — «Портрет герцогини Элизабет де Бофор» — останется одним из его самых сокровенных полотен. Он никогда не забудет его. В этой жемчужине творчества Гейнсборо словно сошлись все его мечты о непосредственности, свежести и единственности первичного ощущения натуры. Ведь никакая академия со всей ее иерархией, ни изучение классических портретов Ван Дейка, ни даже несовершенное, но задуманное путешествие в Италию не могли заменить Гейнсборо его природного дара ощущать и видеть неуловимое. Ибо прекрасное, заложенное в природе и в человеке, не всегда раскрыто перед каждым художником. Эту мудрую книгу надо уметь прочитать и рассказать людям.

Рассказать внятно.

Портрет Софии Шарлотты Шеффилд.

Мое свидание с Элизабет де Бофор произошло на людях. Это было в огромном дворце, стоявшем на берегу царственной реки. Вход в здание охраняли могучие атланты. Парадная лестница из белого мрамора вела в великолепную анфиладу зал. Герцогиня встречала людей неизменно приветливо. Милая улыбка, легкий наклон головы, прижатая к сердцу тонкая рука — все, все говорило о ее добром характере. Но какая-то затаенная грусть, а может быть, меланхолия придавала ее красоте особое очарование, заставлявшее задуматься о том, что еле приметный грим, богатая одежда из дорогих тканей — всего лишь светская оболочка, за которой живет, переживает какие-то свои невзгоды человек, как и мы все.

И чем дальше я приглядывался к этой изысканной придворной даме, тем все явственнее и явственнее проступала сквозь флер наигранной и годами привитой любезности именно ее душа, сложная, ранимая, поэтическая. Должен признаться, что раз от разу (встречи с мадам де Бофор разделяли годы), я, естественно, становился старше; из юноши постепенно превратился в пожилого человека. Однако герцогиня оставалась неизменно молодой. Прожитые годы не только не состарили ее, но, наоборот, как будто сделали более юной и женственной. Скажу, что со временем я узнавал подробнее о превратностях ее судьбы, и главное, все более восторгался ее создателем — чудесным английским художником второй половины XVIII века Томасом Гейнсборо … Ведь пленительная герцогиня де Бофор была всего лишь полотном, заключенным в старинную золотую раму, написанным мастером в семидесятых годах того далекого от наших дней столетия. Этот дивный холст — одно из сокровищ ленинградского Эрмитажа.