Мастера и шедевры. т. I

Но самому Ренуару в это время жилось не лучше. Он был в долгу у торговцев, и у него не было даже денег на марки. Он говорил тому же Базилю:

«Мы едим не каждый день, но, несмотря на это, я счастлив, потому что, когда дело касается работы, Моне — превосходная компания…»

Однако ниже добавляет в том же письме:

«Я почти ничего не делаю, так как у меня мало красок».

И они с Моне все же пишут маленькие шедевры, этюды, каждый из которых позже мог бы обеспечить им годы счастливой и сытой жизни…

Сислея ждали более суровые испытания. Ему не довелось, подобно его друзьям Ренуару и Моне, дожить до признания своего таланта. Заболев раком горла, почти неизвестный, несчастный, нищий, покорившийся судьбе, Сислей умер на пороге XX века, 29 января 1899 года. У его изголовья стоял Клод Моне.

«Ровно через год после смерти Сислея его картины стали продаваться по баснословным ценам», — читаем мы у Ревалда.

«После смерти» — не слишком ли часто эти слова употребляются в истории искусства Франции XIX века? Теодор Жерико, Опоре Домье, Альфред Сислей, Винсент Ван Гог, Поль Гоген — все эти блестящие художники умерли, не дожив до дней своей славы, в нищете, больные и забытые.

«Салон отверженных» открылся 15 мая 1863 года. Он был составлен из работ, отвергнутых жюри парижского Салона. Среди этих произведений были холсты Мане, Писсарро, Сезанна, Уистлера и многих других.

В день открытия в залах выставки яблоку негде было упасть. Тысячная толпа любителей сенсаций битком набила помещение «Салона отверженных». Жара, давка, толкотня, шум были необычайные.

Хамертон вспоминает: «Едва успев переступить порог, самые серьезные посетители разражаются взрывами смеха… Публика в полном восторге…»

Портрет Базиля.

Буржуазная чернь Парижа жестоко издевалась над произведениями новаторов. Особенно потешались обыватели над картиной Эдуарда Мане «Завтрак на траве».

«Нужно быть вдвойне стойким, — комментирует Астрюк, — чтобы не согнуться под нашествием глупцов, которые стекаются сюда тысячами и яростно над всем глумятся».

«Нужно быть стойким», — думал юный Ренуар, проталкиваясь со своими неизменными спутниками Моне и Сислеем через толпу, осаждавшую полотна Мане. Он был потрясен чудовищностью цинизма зевак, которые хохотали, визжали, орали, хихикали у картин Мане. А ведь живопись этих холстов была превосходна.

Думал ли Ренуар, что именно ему придется ровно через одиннадцать лет развешивать выставку, которая вызовет сперва не меньший скандал, а потом, через десятилетия, так же как «Салон отверженных», войдет в историю искусства как этапное событие.

… Но вот пробежало одиннадцать лет. Давно уже брошена мастерская Глейра. Десятки, сотни холстов, тысячи часов напряженного труда, дни, месяцы надежд, разочарований, горячих споров об искусстве, нужды и лишений — все позади, все сделано, пережито…

Впереди — выставка.

Первая, значительная. На ней будет представлена небольшая группа художников, которые вскоре получат прозвище импрессионисты.

Сперва, как казалось, всего-навсего бранное прозвище, а по прошествии некоторого необходимого для раздумий времени — большое, значительное слово, определившее движение, сыгравшее огромную роль в развитии живописи XIX века. Среди участников выставки — Моне, Сислей, Дега, Писсарро, Берта Моризо и другие.

Ренуар — участник и член комитета по развеске картин. Правда, комитет, вскоре остыв к этой неблагодарной работе, разбежался, оставив Огюста устраивать всю выставку. Ренуар молчаливо нес свой крест.

1874 год. 15 апреля. Вернисаж. Парижская публика, падкая на сенсации, валом валит на открытие. И снова хохот, свист, шум, крики. Скандал.

Обнаженная.

Пресса раздувала сенсацию. Один из журналистов в статье «Выставка импрессионистов» писал, что от посещения этой экспозиции «волосы встают дыбом».

Прошло два года. И история с выставкой импрессионистов полностью повторилась. Изменился только адрес: вместо бульвара Капуцинок теперь она была на улице Лепелетье.

И снова столпотворение, и снова дикая оргия смеха и цинизма, и снова пресса вторит обывателям и рутинерам.

«После пожара оперы на улицу Лепелетье обрушилось новое бедствие… У Дюран Рюэля открылась выставка так называемой живописи. Многие лопаются от смеха перед их картинами, я же подавлен», — пишет Альбер Вольф в «Фигаро».

И далее, разнеся в пух и прах полотна Писсарро и Дега, останавливает свой взгляд на «Купальщице»:

— Попытайтесь объяснить г-ну Ренуару, что женское тело — это не кусок мяса в процессе гниения, с зелеными и фиолетовыми пятнами, которые обозначают окончательное разложение трупа…»

Ясно, что г-н Вольф, привыкший воспевать салонных лощеных богинь, не мог, да и не хотел, заметить богатство колорита, удивительную мягкость лепки формы, тончайшую живопись этого полотна. Недаром «Купальщица» имеет второе название — «Жемчужина». Ведь, будь этот холст подписан Рубенсом или Ватто, тот же Вольф рассыпался бы в комплиментах.

А что для него был в тот момент Ренуар?

Пария.

Мишень для глумления, не более.