Мастер времени. Офелия

Едва коснувшись подушки, под которой лежали кинжал и револьвер, Офелия вовремя развернулась, чтобы встретить летящую на неё смерть. В голове промелькнула древняя храмовая монета, виденная ею однажды в коллекции одного сноба. На аверсе монеты была изображена женщина-змея вроде той, что сейчас тянула руки к её горлу. И полустёртая надпись по-гречески – .

Подушка полетела в оскаленную морду ожившей легенды и, перевернувшись через кровать, подальше от разъяренной Дафнии, Офелия схватила бебут. Подушка буквально взорвалась облаком перьев, из которого ринулась ламия. Блеск стали немного охладил воинственный порыв. Но женщина-змея, свернув хвост кольцами, нависла над сжавшейся в углу жертвой. Дотянуться до револьвера теперь не было возможности, и Офелия сделала то единственное, чего от неё не ожидала ламия. Перехватив почти полуметровый клинок, отчаявшаяся женщина неожиданно бросилась вперёд, нанося размашистые секущие удары. И последний удар, в который были вложены оставшиеся силы, вошёл точно в сердце хозяйки постоялого двора. Изумление, вызванное отчаянным мужеством жертвы, сменилось гневом, а затем болью и осознанием скорой смерти. Крик безумного отчаяния сотряс стены комнаты. Ему ответили голоса из-за двери, сдерживающей двух разъярённых дочерей последние секунды. Глаза Дафнии закатились, хвост дернулся несколько раз и замер, а Офелия уже упала на кровать, хватаясь за свой испытанный «ремингтон». И когда в рухнувших дверях возникли силуэты двух ламий, открыла беспорядочный огонь. Но только благодаря короткой дистанции почти все пули попали в цель, отбрасывая в коридор уже бездыханные тела древних чудовищ…

С рассветом Офелия, собрав вещи, вышла из дверей «гостеприимного дома», в котором вынуждена была дожидаться утра, так как идти ночью через перевал смог бы только сумасшедший. Бросив на пол кувшин с оливковым маслом, она чиркнула спичкой и выскочила из двери постоялого двора, отдавая огню тела трёх ламий и молодого валаха.

– В Грецию больше ни ногой! – произнесла она, поворачиваясь в сторону восходящего солнца…

Она открыла глаза, вновь выскользнув из мира воспоминаний в реальный мир. За окном всё так же шёл дождь, но глинтвейн в кружке окончательно остыл и, вздохнув, Офелия отставила кружку, вглядываясь в проносящийся мимо её окна безумный, безумный мир.

Волны памяти

Офелия смотрела в окно летевшего паротяга, с грустью отмечая быстро сменявшиеся пейзажи. Это было сродни смене времён года. Когда белый покров снега истончала капель, её иссушала жара. А жару, в свою очередь, охлаждали дожди. И так до бесконечности. Из года в год.

Ощущение себя деталью неисправного механизма у неё со временем прошло. Она рассуждала так: если люди – часть высшего замысла, то за сменой пейзажей следует конечная остановка, на которой (рано или поздно) выходят все. Но часть механизма вышла из строя и отправилась в самостоятельное плавание. Для чего?!

Что за место уготовано ей в плане Великого Механика? И есть ли этот план для Офелии, всё едущей от остановки к остановке четвёртую сотню лет. Из размышлений её вырвал свист механического чайника. Без обиняков заявлявший, что настало время пятичасового чая. Глупая привычка, приобретённая ею за долгую жизнь в Лондиниуме. Проводник, с густой гривой рыжих, словно огонь, волос, нажал кнопку на приборной доске и чайник затих. Словно пленник, свыкшийся со своей участью. Чайный сервиз с эмблемой паротяжной компании ожидал своего выхода.

– Чёрный, красный, зелёный? – учтиво спросил Скотт с характерным для его родины выговором.

– Зеленый, – немного подумав, выбрала Офелия, снимая очки для чтения и закладывая так и не прочитанную страницу.

Рыжий проводник шагнул к ней и коленный сустав его правой ноги, издав лёгкий свист, выпустил струйку пара. Механико-паровой протез делал походку Скотта неловкой.

– Алжир? – спросила Офелия, глядя на проводника сквозь облачко пара, поднимавшегося над чашкой чая.

– Севастополь! – отчеканил рыжий, одним словом возводя стену отчуждения.

«А-а, – про себя подумала Офелия, – страна диких московитов, которые дали Империи ощутимого пинка. У стен никому не известного ранее города перемолов – лучшие полки бриттских снобов». А поспешно заключенный мир и щедро оплаченная пропаганда сделали победу еще более значимой. Хотя ходили разговоры, что волк теряет зубы и пора провести обширную военную реформу. Поставить на службу империи все последние достижения военной науки.

Молодому Скотту еще повезло, что медицина не отставала по уровню от военного потенциала и ему спасли ногу. Ну и что, если в теле теперь будет некоторая доля механики. Зато жив и пригоден к работе, а не пополнил ряды попрошаек у церкви, несущих как ордена свои увечья. Но, конечно, потомок воинственных горцев военным стал больше не нужен. Видимо, юноша был отправлен на почётную, но не очень обеспеченную пенсию.