Мастер Страшного суда

— Это Ойген, — сказал она. — Что ему нужно?

И вот… голос Ойгена Бишофа раздался во второй раз:

— Дина! Дина! — кричит он, но теперь его голос звучит совсем иначе, не гнев и тревога, а скорбь, терзание, бесконечное отчаяние слышатся в нем на этот раз.

— Я здесь, Ойген! Здесь! — кричит Дина, выгнувшись из окна.

Две-три секунды тишина. Потом раздаётся выстрел, и сейчас же после него второй.

Я видел, как отшатнулась Дина. Она замерла в неподвижности, не в силах ни шевельнуться, ни заговорить. Я не мог остаться с нею, меня повлекло вниз посмотреть, что случилось. Помнится, у меня в первый миг возникло представление о двух ворах, пробравшихся в сад за фруктами. Не знаю, как это произошло, но я очутился не в саду, а в совершенно мне незнакомой тёмной комнате первого этажа. Я не находил выхода — ни окна, ни света. Повсюду стена, я больно ударился лбом о что-то твёрдое, угловатое. В течение минуты я бродил впотьмах, ощупывая стены, все яростнее, все беспомощнее.

Потом послышались шаги, открылась дверь, во мраке вспыхнула спичка. Передо мною стоял инженер.

— Что это было? — спросил я, испуганный и встревоженный и все же обрадованный тем, что стало наконец светло и что я не один. — Что это было? Что случилось?

Представление о ворах превратилось в отчётливую картину, и я был убеждён, что видел её. Мне казалось теперь, что их было трое. Один, маленький, бородатый, свесился с садовой ограды, другой только что поднялся с земли, а третий бежал вприпрыжку за кустами и деревьями к павильону.

— Что случилось? — спросил я ещё раз.

Спичка погасла, и лицо инженера, бледное и оторопелое, исчезло во мраке.

— Я ищу Дину, — услышал я его слова, — Её нельзя пускать к нему. Это ужасно. Кто-нибудь из нас должен остаться с нею.

— Она наверху, на веранде.

— Как могли вы её оставить одну? — крикнул он, и спустя мгновение его уже не было в комнате.

Я вошёл в комнату, где мы музицировали. Она была пуста. Опрокинутый стул лежал перед дверью.

Спустился в сад. Помню ещё мучительное нетерпение, которое испытывал оттого, что дорога через сад показалась мне такой длинной, бесконечной.

Дверь в павильон была открыта. Я вошёл.

Внезапно, прежде ещё, чем я окинул взглядом комнату, мне стало ясно, что произошло. Я понял, что борьбы с ворами не было, что Ойген Бишоф покончил с собою. Откуда у меня вдруг появилась такая уверенность, не могу сказать.

Он лежал около письменного стола па полу с лицом, обращённым ко мне. Пиджак и жилет были расстёгнуты, револьвер зажат в вытянутой правой руке. При падении он увлёк за собою две книги, письменный прибор и маленький мраморный бюст Ифланда. Рядом с ним стоял на коленях доктор Горский.

Когда я вошёл, жизнь ещё тлела в Ойгене Бишофе. Он открыл глаза, рука у него вздрогнула, голова шевельнулась. Показалось ли мне это только? Его слегка искажённое болью лицо выразило, так почудилось мне, неописуемое изумление, когда он узнал меня.

Он пытался приподняться, хотел заговорить, простонал и откинулся назад. Доктор Горский держал его левую руку.

Но только на протяжении одного короткого мгновения в чертах его было заметно это загадочное выражение безграничного удивления. Потом их исказила гримаса неистовой ненависти.

И этот полный ненависти взгляд устремлён был на меня, не выпускал меня. Ко мне относился он, ко мне одному, и я не мог его объяснить себе, не мог понять, что должен был он означать. И самого себя не понимал я, не мог постигнуть того, что, стоя перед умирающим, испытывал не ужас, не испуг или уныние, а только лёгкое жуткое чувство от его взгляда и боязнь запачкаться о пятно крови на ковре, которое становилось все шире.

Доктор Горский встал. Лицо Ойгена Бишофа, некогда такое подвижное, превратилось в бледную, застывшую, безмолвную маску.

Со стороны двери я услышал голос Феликса:

— Она идёт! Она уже в саду! Доктор, что нам делать?

Доктор Горский снял со стены дождевой плащ и покрыл им бездыханное тело актёра.

— Пойдите к ней навстречу, доктор! — попросил Феликс. — Поговорите с нею, я не могу.

Я видел, как Дина шла по саду к павильону и рядом с нею шёл инженер и старался удержать её. Мною овладела вдруг бесконечная усталость, я не мог устоять на ногах, охотнее всего я кинулся бы в траву, чтобы отдохнуть.

— Это ничего, — сказал я себе, — это только временная слабость, быть может потому, что я раньше так быстро бежал по саду.

И между тем как Дина исчезла в дверях павильона, необыкновенная вещь случилась со мною.

Глухой садовник все ещё занят был своею работою, склонившись над травой. Для него не произошло ничего, он не слышал ни крика, ни выстрела. Но теперь он, очевидно, почувствовал на себе мой взгляд, потому что выпрямился и посмотрел на меня. — Вы меня позвали? — спросил он.

Я покачал головой. Нет, я не звал его.

Но он не поверил мне. Шум, заглушенно и смутно проникший в его глухие уши, вызвал в нем неопределённое ощущение, что кто-то произнёс его имя.

— Нет, вы меня окликнули, — повторил он ворчливо и, взявшись опять за работу, уже не спускал с меня глаз, подозрительно косясь на меня.