— Тогда извините, я на одну минутку.
Она вышла в дверь рядом с софой, и Рендер мельком увидел там большую сверкающую автоматическую кухню.
— Ну? — тихо спросил он собаку.
Зигмунд покачал головой.
— Обычно другая.
Рендер кивнул. Он положил пальто на софу, аккуратно сложил его на чемоданчике, сел рядом и задумался.
Она окликнула его из кухни, чтобы он взял поднос. Он поставил его на стол и сел напротив Эйлин.
— Хороший кофе, — сказал он, обжигая губы.
— Качественная машина, — ответила она, поворачивая лицо на его голос.
Зигмунд растянулся на ковре неподалеку от стола, положил голову между передних лап, вздохнул и закрыл глаза.
— Я подумал, — сказал Рендер, — не было ли каких-нибудь постэффектов в последний сеанс — вроде роста синестазии, появления сновидений, включающих формы, галлюцинаций или…
— Да, — сказала она ровно, — сны.
— Какого рода?
— Последний сеанс. Я видела его снова и снова во сне.
— С начала до конца?
— Нет, соблюдения порядка событий не было. Мы ехали по городу или через мост, или сидели за столиком, или шли к машине — вот такие всплески, очень живые.
— Какие ощущения сопровождали эти… всплески?
— Не скажу. Всё перепуталось.
— А каковы ваши ощущения теперь, когда вы вспоминаете их?
— Такие же перемешанные.
— Вы не были испуганы?
— Н-нет. Не думаю.
— Вы не хотели бы отдохнуть от сеансов? Вам не кажется, что мы действуем слишком быстро?
— Нет. Отнюдь. Это… ну, вроде как учиться плавать. Когда вы, наконец, научились, вы плаваете до изнеможения. Затем ложитесь на берегу, хватаете ртом воздух и вспоминаете, как все было, а ваши друзья болтаются рядом и ругают вас за перенапряжение — и это хорошее ощущение, хоть вам и холодно, и во всех мышцах иголки. Я, во всяком случае, думаю, что именно так. Я так чувствовала себя и после первого сеанса, и после последнего. Первый раз — он всегда особенный… Иголки исчезают, и я снова обретаю дыхание. Господи, я совершенно не могу остановиться сейчас! Я чувствую себя отлично.
— Вы часто спите днем?
Десять красных ногтей двинулись через стол, когда она потянулась.
— …Устала, — она улыбнулась, скрывая зевок. — Половина штата в отпуске или болеет, и я всю неделю перенапрягала мозги. Чуть не ползком уходила с работы. Но сейчас все в порядке, я отдохнула. — Она взяла чашку обеими руками и сделала большой глоток.
— Угу, — сказал Рендер, — хорошо. Я немножко беспокоился о вас и рад видеть, что причин для этого нет.
Она рассмеялась.
— Беспокоились? Вы же читали записи доктора Рискомба о моем обследовании и об испытании в «яйце», как же вы можете думать, что обо мне нужно беспокоиться? Ха! У меня операционно-полезный невроз, имеющий отношение к моей адекватности как человеческого существа. Он фокусирует мою энергию, координирует мои усилия к достижению. Это повышает чувство личности…
— У вас дьявольская память, — заметил Рендер. — Почти стенографический отчет.
— Конечно.
— Зигмунд сегодня тоже беспокоился о вас.
— Зиг? Как это?
Пес смущенно шевельнулся, открыл один глаз.
— Да, — проворчал он, глядя на Рендера. — Он был нужен, привезти домой.
— Значит, ты снова водил машину?
— Да.
— После того, как я тебе запретила?
— Да.
— Зачем?
— Я ис-пугался. Ты не отвечала, когда я говорил.
— Я
— Прости…
— Со мной все в порядке.
— Я вижу.
—
— Прости.
Глаз собаки не покидал Рендера; он был как зажигательное стекло. Рендер отвел взгляд.
— Не будьте жестоки к бедняге, — сказал он. — В конце концов, он думал, что вы больны, и поехал за врачом. А если бы он оказался прав? Вам бы следовало благодарить его, а не ругать.
Успокоенный Зигмунд закрыл глаз.
— Ему надо выговаривать, когда он поступает неправильно, — закончила Эйлин.
— Я полагаю, — сказал Рендер, отпив кофе, — что ничего плохого из-за этого не случилось. Раз уж я здесь, поговорим о деле. Я кое-что пишу и хотел бы узнать ваше мнение.
— Великолепно. Пожертвуете мне сноску?
— Даже две или три. По-вашему мнению, общая основа мотиваций, ведущих к самоубийству, различна в разных культурах?