Мастер осенних листьев

– В благодарность, – сказал Сарвиссиан. – Ильма меня даже слушать не стала, когда я, значит, попробовал возразить. Вы же, госпожа мастер, видели, какая она. Мой букет к себе повесила, Иньку – в светлую комнату. Все, сказала, без разговоров. Ну, я и промолчал. – Он поскреб усы, скрывая улыбку. – Зато, сказала, к урожаю, к Матушке-Утробе за меня замуж выйдет. Ну, если я на букете такой, как в жизни.

Эльга перекинула сак в фургон.

– Я внутри поеду. Можно?

– Смотрите, растрясет, госпожа. До смотровой шиги дорога не шибко хорошая.

– Я работать буду.

– Оно, конечно, дело хорошее, – кивнул Сарвиссиан, – я даже сена доложу, только знайте, что пополудни, к затемкам, я остановлюсь и мы никуда не двинемся, пока вы не поедите. Да и лошадкам роздых будет.

Эльга улыбнулась.

– Хорошо.

– Ну, тогда, наверное, и поедем? – Сарвиссиан схватил у сарая охапку свежего сена и понес ее к фургону. – Чего ждать?

– А проститься?

– Так на прополке все уже. Вон Хаюму махнуть можете.

За оградой вдалеке, в поле, среди зеленой ботвы, темнела неясная фигурка. Она то пропадала в густом море стеблей и листьев, то выныривала, что-то отшвыривая в сторону.

– Хаю-ум! – закричала Эльга и замахала рукой.

– О-у! – отозвалась фигурка.

– Долгой жизни-и!

– Эй-ей!

Фигурка замахала в ответ.

Эльга несколько мгновений постояла, вбирая в себя букет, который мысленно назвала «Расставание», и полезла в фургон.

– Долгой жизни, Устья, – услышала она Сарвиссиана.

– А госпожа мастер здесь? – спросил задорный девчоночий голосок.

– Мы уже уезжаем, Устья.

– Я только спрошу.

– Ну, спроси.

Сарвиссиан забрался на передок, уселся, завозился на скамье, спиной морща полог, а в фургон к Эльге заглянули карие глаза, осина, жужелица и липовый цвет.

– Ой, вы – мастер?

Эльга кивнула. Девочка посмотрела подозрительно. Самостоятельная. Серьезная. Волосы под платком, пот застыл на щеках и шее грязными ручейками. Руки – в царапинах и цыпках.

– А вы точно мастер? Я других видела, они были старше.

Эльга показала печать на запястье.

– Ты хотела что-то узнать?

– Ой, да!

Устья приподнялась, почти легла животом на дощатый задник, чтобы быть к Эльге как можно ближе.

– А вы можете…

Ей не хватило дыхания, и Эльга не смогла разобрать последние слова.

– Что?

– Мне бабушка рассказывала, – подставив ладонь, зашептала Устья, видимо, желавшая, чтобы ее не подслушал Сарвиссиан, – что раньше мастер листьев им портреты делал, которые как бы новости о далеком человеке показывали.

– Новости?

– Ну да!

Эльга недоверчиво качнула головой.

– Нет, не знаю, возможно ли такое.

– Она говорила, что прошлый мастер делал портрет человека из листьев, а когда тот уезжал, далеко, в мастерские, или в войско, или по торговле вот, куда угодно, то по портрету видно было, все ли с ним в порядке, не заболел, не ранили ли.

Эльга задумалась.

– Тебе очень надо?

Устья кивнула.

– А до зимы потерпит?

Девочка потерла щеку ладонью и кивнула снова.

– Я к зиме обязательно этому научусь, – сказала Эльга. – Сейчас я пока не знаю, как это сделать. И нужен будет второй человек. Тот, о ком новости. С него, я думаю, букет надо набивать. Но это после лютовня. Дождешься?

– А вы обещаете?

– Да.

Повеселевшая Устья отлепилась от борта.

– Вы только не забудьте.

– Не забуду. Долгой жизни, – улыбнулась Эльга.

– Легкой дороги.

Размышляя о новостном букете, Эльга не заметила, как фургон тронулся и понукаемые возницей лошади потрусили за ограду. Солнце прыгнуло лучом в прореху на матерчатой крыше, в воздухе затанцевали пылинки.

– Госпожа мастер, слышите? – спросил Сарвиссиан.

– Что?

– По Хаюму девчонка сохнет. Устья-то. А он, вишь, в мастера надумал. До зимы Ильма его, конечно, не отпустит, да он и сам понимает, что семья без него не выдюжит, ни урожай не соберет, ни торговлей не заработает, а вот с весны он хочет в Чугрин податься, там какой-то мастер хитрый живет.

– А тридцать эринов?

– Так дадут, наверное. Ну, а Устья-то, вишь… Славная девчонка, мать в прошлом году умерла, с бабкой одной и остались.

– Я приеду зимой.

Дальше они не разговаривали. Сарвиссиан следил за Глицей и Анникой, негромко торопил их, его тень за пологом умудрялась и пить из маленького кувшинчика, и перекусывать хлебом и сыром, не отрывая глаз от дороги.

Эльга набивала букеты.

В голове ее собирались из листьев тысячи образов и букетов, в них присутствовали люди и животные, жили свет и счастье, дышало небо. Хотелось запечатлеть сразу все. Но разве это было возможно? Такое ни в один букет не уместится. Да и, наверное, одному грандалю под силу сделать большое-большое панно, в котором каждый бы находил свое.

Нет, это на будущее. А пока Эльга набивала по памяти избы, Арью, осинник под ветром, далекое поле. Где-то, она чувствовала, ухватывались нужные нотки, и букет начинал словно бы светиться (его она потом откладывала), а где-то пальцы топтались на месте, сомневались, что-то уходило из души, картинка ломалась, выцветала, приобретая мертвый и бесполезный вид, так что приходилось безжалостно шелушить доску.