Мастер осенних листьев

Ружи загомонили хором. Закричали, забрызгали слюной. Затопали. Их ненависть распускалась тревожными красными цветками, лепестки бились о забор, о листья, о давние обиды и взлетали выше, чтобы умчаться к несносному, невыносимому в своем существовании Яблонцу. Эльга подумала вдруг, что букеты из сильных человеческих чувств выходили бы жутковатые. Ими или обжечься можно, или заболеть. А если грандаль – этот тот, кто узоры прямо в душе правит или новые набивает?

Ах, как интересно было бы попробовать!

– Вы не будете стоять вместе, – сказала она. – Вы будете стоять рядом, через межу. Или вы хотите, чтобы стояли одни Башквицы?

– Одни?

Вопрос Ружей озадачил. Они смотрели на Эльгу, и понимание медленно проступало на напряженных лицах. Как одни Башквицы? Мысль помечала глаза тревожным блеском. Они, значит, будут одни во весь забор, а мы?

– Нужна помощь?

Господин Некис встал рядом.

– Нет.

Стоило Эльге отвлечься на господина Некиса, как с обратным поворотом головы она не обнаружила Ружей на месте. Старухи, колыхая расшитыми малахаями, уже рассаживались на низкой лавке, за ними, покряхтывая, вставали бородатые мужики в шеругах да в свитках, разглаживал складки на рубахе Ристак, а выше, над косматыми макушками взрослых, шмыгали носами чумазые дети.

Ружи. Отражение Башквицев.

– И сколько нам так сидеть? – спросил Эльгу Ристак.

– Сколько сможете, – ответил за нее господин Некис.

– А то ж мастерство, – прогудел кто-то, устраиваясь удобнее. – Мастерство немалое. Сиднем-то еще просиди.

Эльга молча подтянула сак.

Дальше для нее остались одни листья. И опять она начала с детей, ссыпая лишнее вниз, выводя на заднем плане межу, заросли крапивы и тонкие стволы рябины. Ничего не имело значения: ни ветер, ни дождь, ни солнце, ни тени, ни голоса. А хоть бы и сам Киян-воин спустился с неба на облаке. Зачем спустился бы? А вот за букетом от мастера.

Листья и пальцы. Пальцы и листья.

Взрослых – легким штрихом, намеками. Они сложнее. Их на потом, на второй и третий дни. С детьми проще, все видно: мечты, дурачество, обеды всей семьей, душистое сено, скошенное дядьями на прошлой неделе. Растянешься в нем, пока никто не видит, дрыхни в свое удовольствие. Красота!

Свет, узкие листочки вниз, вторым слоем, вот щеки, вот глаза, ромашковые ресницы, яблоня, метелочки резеды, нос из клевера, улыбки, ладошки на плечах у старших. Туп-топ-топ. Пальцы играют, поет, отзываясь, дерево. Туп! Топ!

Лиственные волны бьют в букет из сака, оседая густой, зеленой, подсыхающей пеной. Плетенки, подолы, кожаные сапожки. Это тоже просто, это между делом, набираясь сил на завершающие детей узоры.

Где-то внутри Эльги возникали имена и недавние проделки, ожог прута пониже спины, ай, папочка, я больше не буду, золотистый козий глаз с вертикальным зрачком, растянутое на оглоблях белье, пальцы на козьем вымени, учись, дочка, учись…

Вроде закрыла глаза Эльга, открыла – темно вокруг, никого на лавках, фонари покачиваются, гуляют огоньки. Хорошо, руки не своевольничают.

И сак пуст.

Эльга вяло затащила его в палатку, кинула на ворох листьев и побрела к себе. Караульные маячили тенями. Было тихо, что-то едва-едва, с перерывами, позвякивало во тьме, смутными пятнами проступали полотняные палаточные бока. В стороне и впереди горел, сыпал искрами костер, оттуда слышались голоса, но умолкли, едва Эльга усталым, полумертвым силуэтом показалась на свету.

– Ничего-ничего, – сказала она сидящим, – я, кажется, немного не туда вышла. Извините. Доброй ночи.

– Доброй ночи, – ответили ей ольха, дуб, ива, крыжовник, репейник, горечавка и плющ, одетые в муландиры и плащи.

Заползти под одеяло оказалось тем еще мастерством.

Интересно, если люди – листья, почему они не висят на деревьях? – мысль покрутилась в голове и, уходя, погасила свет.

Проспала Эльга до полудня. То ли рожка не было, то ли расслышать его она оказалась не в силах.

Едва Эльга показалась из палатки, с земли подхватился Сист. За его спиной обнаружилась бадья с водой.

– Госпожа мастер.

– Доброго дня.

– Да, доброго дня. Я воду…

– Я вижу.

Эльга посторонилась, кутаясь в накидку.

– Ага.

Долговязый Сист потащил бадью в палатку.

– Там уже эти… Башквицы, – с натугой проговорил он изнутри.

– Уже?

– Их сейчас командир успокаивает. Им соседство с Ружами не нравится.

– Ой, тогда мне нужно бежать!

– Извините, госпожа мастер, – Сист встал на входе, решительно и смешно хмурясь, – мне командир приказал вас не отпускать, пока вы не позавтракаете.

Эльга прислушалась к себе.

– Хорошо, только сначала проводи меня.

Она сказала куда.

Оказалось, что специально для нее сколотили отдельное отхожее место, закрытое. Трудолюбивый паучок-охотник уже навязал в углах паутины. Внизу, в широкой круглой дырке журчал, болботал ручей.

Сист ждал ее у побитого, исколотого мечами соломенного чучела, словно не слишком верил в ее честность. Конечно, с нее станется назло ему и господину Некису сигануть через канаву и обежать по кустам вокруг лагеря. Мастера, они ж все такие. Сумасшедшие. Лишь бы за работу взяться.

Хотя вот да.