Мастер Миража

На той стороне и впрямь не безлюдно, просто мутанты меньше нуждаются в привычной для каленусийского берега технической мощи оружия. Если же заглянуть чуть подальше, за холмы, куда залетают порой речные птицы, то можно увидеть приземистый пункт наблюдения – в закрытом помещении, в хорошо сконструированном кресле сидит человек. Его бледное и отечное, без возраста, лицо запрокинуто, затылок лег на специальное изголовье, дряблые, почти без ресниц, веки опущены. Изредка они приподнимаются, и тогда можно разглядеть глаза человека – черные, живые искристые глаза сенса. Псионик-наблюдатель не спит – он в тишине и одиночестве следит за вражеским берегом Таджо – следит именно так, плотно закрыв глаза. Для него души людей и контуры предметов складываются в причудливую картину, недоступную простым смертным. Он сам рисует эту картину – медленно, мысленно, прямо на красноватом фоне закрытых век. Мазки, колорит и стиль воображаемого полотна не имеют для посторонних никакого значения – главное, что человек не только видит, но и предвидит опасность.

– Во мне умер художник и родился наблюдатель, – не без печальной иронии говорит он.

Время от времени Художника сменяет коллега, который молчалив, коренаст и едва разменял двадцать первое лето. Какую картину видит он – не знает никто. Оба они ждут. Чего? То ли попытки мести с той стороны, то ли собственного удара возмездия… Но за Таджо тихо, если не считать повседневной жизни жандармской базы и вечно настороженного Мемфиса.

– Я не забыл живые костры, я ничего-ничего не забыл. Когда-нибудь мы с ними сочтемся, – мрачно говорит коренастый парень.

Художник выставил непоколебимый ментальный блок, улыбается и чутко молчит – то ли согласен с очевидным, то ли осторожно скрывает собственное мнение.

Изредка на пост являются посторонние. Иногда это Миша Бейтс, правая рука консула отколовшихся территорий. Бейтс прост в обращении, лаконичен и является только по делу. Он и Художник разговаривают с глазу на глаз, пытаясь свести воедино логику государственного чиновника и трепетную интуицию псионика. Художник слушает, кивает, осторожно возражает, бросает несколько непонятных слов, порой озабоченно хмурится:

– Я этого не наблюдаю, но…

Столица, Арбел, очень близко, поэтому, как истинный луддит, Миша удаляется не на машине, а пешком, изредка разочарованный, чаще довольный. Художник и его коренастый помощник остаются на месте. Они ждут будущее.

В те редкие минуты, когда оба наблюдателя свободны и не спят, они роняют короткие фразы, то ли вслух, то ли мысленно – для двух лучших сенсов Консулярии это не имеет значения.

– А ты думаешь, оно, это будущее, у нас есть?

– Конечно, иначе тогда, семь лет назад, не стоило начинать.

– Можно подумать, нам оставили выбор.

– Выбор есть всегда, нужно только его не прозевать.

– Не прозеваем.

Ночь падает на холмы. Один уходит спать, другой садится в кресло, опасливо ловит эфир – не пропущена ли за несколько кратких минут новая угроза?

Тишина. Полночь. Привычное ожидание…

Однажды, теплой летней ночью, которая положила начало многочисленным странным событиям, дверь бункера отворилась, и на пол, рядом с креслом, в котором вытянулся грезящий псионик, легла чужая неуверенная тень. Дежурный сенс, а это был Художник, даже не вздрогнул – в этот момент наблюдатель видел все и ничего, витая в самом средоточии своих иллюзий-прозрений. Гость, растерянно озираясь, вошел, его мокрая одежда сочилась речной водой. Художник все так же грезил, опустив веки.

– Добрый вечер.

Сенс поднял голову на слабой шее, после чего за несколько секунд пережил сложную гамму ощущений – глухая боль от прерванного контакта сменилась сначала сильным испугом, потом недоумением.

– Добрый вечер, – повторил пришелец, – дверь оказалась не заперта.

– Сейчас уже ночь. Привет, юноша. Ты, должно быть, сумасшедший, если зашел так неожиданно. Твое счастье, что я не владею боевыми наводками.

– Вы сострадатель?

– Да, причем неизлечимый. Все мучения противника я ощущаю на собственной шкуре, поэтому не боец. Ты пришел с той стороны?

– Да, я псионик.

– Я не видел тебя – это странно, но не очень. Смешно и обидно, что я не заметил переполоха у конфедератов. Как ты ухитрился переплыть реку?

– Меня никто не засек – ни у вас, ни у жандармов. Я всем им сделал наводку.

Художник, похоже, восхитился.

– Силен, я-то так не умею. У тебя индекс не ниже девяноста пяти?

– Девяносто восемь.

– Часто так проделываешь?

– Редко. Жандармы были в шлемах, меня теперь сильно тошнит.

– Возьми концентрат в нише, проглоти, но сначала разжуй как следует – у тебя хорошие зубы. Это специально приготовленная смесь.

– Спасибо.

– Мне нельзя отвлекаться надолго, я сейчас позову товарища, он поможет тебе.

Коренастый не был особенно поражен, он бегло окинул Короля взглядом и полувежливо кивнул:

– Как добрался? Ты местный, из Мемфиса?

– Нет, из Порт-Калинуса. Бросил свою машину на той стороне.