– Ты просто не поняла замысла, я сейчас все объясню… Брукс слушала брата и кивала, думая о другом. Реабилитаторы явно забыли о Лине Бруксе, вычеркнули его из списков – Авита подозревала здесь системную интригу Цертуса. Каким станет брат через год? Через три года? Каленусия почти не знала псиоников, которые избежали бы реабилитации. Те редкие счастливчики, которым это удавалось, мелкими скользкими рыбками прятались где-то у самого общественного дна – два или три раза Авита видела таких людей. Они оставляли в душе мутный осадок. Да, их пронизывал страх. Но за всем этим – за искренним страхом, за вынужденной приниженностью и неизбежным одиночеством биологического меньшинства таилось тщательно маскируемое высокомерие избранных.
«Еще год-два – и я перестану понимать родного брата. Но почему тогда я так легко понимаю Короля?»
Сезонный циклон насквозь продувал поселок. Авителла, надвинув пониже капюшон куртки, уходила из дома, чтобы забыть обо всем. Свечение весенних небес буйно низвергалось на землю, заполняя мир томительной тревогой ожидания. В один из таких дней Авита встретила на дороге чужака – он брел, то и дело поднимая худое лицо к светилу, на скуле, возле седого виска, запеклась свежая ссадина.
Брукс посторонилась, пропуская прохожего мимо, он повернул лицо – Авиту прожгло насквозь: прямо в ее расширившиеся от страха зрачки уперся дивно сияющий взгляд боевого псионика. Бродяга молча ухватил Авителлу за локоть, она не вырывалась – в жесте незнакомца не было агрессии, только бесцеремонная торопливость. Заметный акцент легко выдавал выпускника парадуанского университета.
– На вот, возьми скорей.
Брукс сжала ладонь, пряча в кулак твердый пластиковый треугольник – письмо – и несильно толкнула бродягу плечом.
– Уходите, вольный гражданин, не смейте читать мои мысли.
– Не толкайся, козочка, я и так сейчас убреду.
– Вам лучше поторопиться, у нас тут реабилитаторы не ходят, но если на вас по унику донесут в окружную комиссию – оттуда прилетит вертолет.
Чужак усмехнулся тонкими губами хищника и косо дернул плечом. Сухая кожа под лучистыми глазами собралась в веер тонких морщин.
– А я не боюсь – легаши зря сожгут топливо. Мой талон на реабилитацию уже неделю лежит у меня в кармане. Тот, кто сделал свое дело, может спокойно уходить на покой.
– Вы издалека?
– Из Мемфиса.
– Чем вы там занимаетесь?
– Я там сидел в тюрьме. Один славный человек помог мне составить прошение. Потом дело пересмотрели в Порт-Калинусе, оказалось, что мне нечего пришить. Больше ничего не скажу – лучше прочитайте письмо. И сожгите – это мой добрый и искренний вам совет. Прощайте, не поминайте лихом.
– Погодите, как вас зовут?
– Мое имя больше не имеет значения.
Псионик уходил, Брукс крепче сжала в кулаке треугольник письма. Домой возвращаться не хотелось, она почти бегом пробежала главную улицу поселка. Отсюда хорошо было видно равнину, она уходила на север и запад, в сторону далекого невидимого моря. Безжизненный остов брошенного кара одиноко стоял посреди каменистого поля – потерявшая краску коробка без стекол и колес. Брукс смахнула ладонью пыль, с ногами забралась на пластиковое сиденье и ногтем вскрыла тугую оболочку конверта. Из конверта выпал листок, разглаженную на колене бумагу покрывали немного скошенные строчки, бегло и поспешно написанные карандашом.