Мастер Мартин-бочар и его подмастерья

И тут он схватил большую, тяжелую колотушку, которую Рейнхольд едва поднимал, а Фридрих пользовался ею с трудом, тяжелое долото, которым работал сам мастер Мартин, и давай ими размахивать. Потом оттолкнул в сторону две большие бочки, словно это были два легоньких мячика, и схватил одну из толстых, еще не отесанных досок.

- Ну, - закричал он, - ну, мастер Мартин, это хорошая дубовая доска, я ее разобью, как стеклышко!

И с этими словами он ударил доску о точило так, что она со страшным треском тут же и раскололась на две части.

- Эх, славный ты мой подмастерье, - сказал мастер Мартин, - только не вздумай мне выбросить вон ту стоведерную бочку. Того гляди, ты и всю мастерскую разнесешь! Вместо колотушки ты возьми вон то бревно, а долото по твоему вкусу я достану из ратуши - Роландов меч, что в три локтя длиною.

- Это бы мне подошло! - воскликнул юноша, и глаза у него засверкали; но он сразу же их потупил и, понизив голос, сказал: - Я ведь думал, дорогой хозяин, что работы у вас много и вам нужны сильные подмастерья; вот я и похвастал своей силой, да перехватил через край. Возьмите меня все-таки в работники, я исправно буду делать все, что вы скажете.

Мастер Мартин посмотрел юноше в лицо и должен был сознаться, что никогда не встречались ему черты лица более благородные и честные. Ему казалось даже, что при виде юноши в нем пробуждается смутное воспоминание о каком-то человеке, которого он давно любит и чтит, но никак не мог припомнить, кто бы это был, а просьбу юноши он исполнил тут же и только велел ему представить поскорее надлежащие и достойные доверия свидетельства о ремесле. Тем временем Рейнхольд и Фридрих кончили собирать бочку и принялись набивать первые обручи. Обычно за такой работой они запевали песню, то же сделали они и сейчас - запели нежную песню на щеглячий лад Адама Пушмана. Но вдруг Конрад - так звался новый подмастерье - крикнул, стоя у верстака, где ему приказал встать мастер Мартин:

- Это что за писк? Никак, в мастерской запищали мыши... Если уж петь хотите, то пойте так, чтоб душа отдыхала и чтоб работать было веселей. Такие песни и я пою подчас.

И он запел лихую охотничью песню с гиканьем и всякими выкриками. И при этом он таким пронзительным, таким оглушительным голосом подражал лаю собак и крику охотников, что в больших бочках раздавалось эхо и вся мастерская дрожала. Мастер Мартин обеими руками зажал себе уши, а дети фрау Марты (вдовы Валентина), игравшие в мастерской, от страха залезли под доски. В ту минуту вошла Роза, удивленная и испуганная этим ужасным ревом, который никак нельзя было назвать пением. Увидев Розу, Конрад тотчас же замолчал, отошел от верстака, приблизился к ней и приветствовал ее почтительнейшим поклоном.

Потом он тихим голосом сказал, и при этом его светло-карие глаза зажглись ярким пламенем:

- Прекрасная госпожа моя, какое сладостное розовое сияние разлилось в этой жалкой мастерской, едва вы вошли сюда! О, если бы я только раньше увидел вас, я не оскорбил бы вашего нежного слуха дикой охотничьей песней. О, - воскликнул он, обращаясь теперь к мастеру Мартину и другим подмастерьям, - о, да прекратите же этот отвратительный стук! Пока наша милая госпожа удостаивает нас своего присутствия, колотушка и долото должны безмолвствовать. Лишь ее сладостному голосу будем мы внимать и, преклонив головы, ловить приказания, которые она даст нам, своим смиренным слугам.

Рейнхольд и Фридрих переглядывались, крайне удивленные, а мастер Мартин звонко рассмеялся и воскликнул:

- Эх, Конрад, теперь ясно, что ты величайший чудак, который когда-либо надевал фартук. Сперва ты приходишь и, как грубый великан, собираешься здесь всё разнести, потом поднимаешь такой рев, что у нас у всех в ушах звенит, а чтобы достойно увенчать все эти глупости, принимаешь мою дочку Розу за благородную девицу и ведешь себя, как влюбленный дворянчик!

- Вашу прелестную дочь, - не смущаясь отвечал Конрад, - вашу прелестную дочь я очень хорошо знаю, дорогой мастер Мартин, и говорю вам, что она прекраснейшая девица во всем мире, и да будет угодно небу, чтобы она благороднейшего рыцаря удостоила чести стать ее верным паладином.

Мастер Мартин держался за бока, он чуть было не задохнулся, пока наконец, охая и кашляя, не разразился смехом, а затем пробормотал:

- Ну хорошо, хорошо, дружок любезный, можешь считать мою Розу знатной девицей, позволяю тебе, но, несмотря на это, будь так добр и возвращайся к верстаку.

Конрад, опустив глаза, стоял как вкопанный, затем он потер себе лоб и прошептал: "И то правда!" - и исполнил то, что ему было велено.

Роза, как и всегда, когда она посещала мастерскую, села на маленькую бочку, которую Рейнхольд тщательно обтер, а Фридрих пододвинул. Оба - так приказал им мастер Мартин - снова запели ту прекрасную песню, которую прервал неистовый Конрад, теперь совершенно погруженный в свои мысли и молча работавший у верстака.

Когда юноши кончили петь, мастер Мартин молвил: