Мастер дымных колец

- Ты, товарищ Петрович, ни хрена еще не понимаешь, - говорил Феофан. - Вот здесь написано: "ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБЛИ". Ты думаешь, это для читателей написано? Черта с два. Это написано с задней мыслью для потомков, вдруг таковые будут иметь место. Ах, паскудники! - Феофан залез свободной рукой за спину и ожесточенно начал чесаться. - Я, честно говоря, не верил. "Готовятся испытания", ля-ля, тра-ля-ля. Приготовились, собаки, дооживлялись, сукины дети. Ах ты, ну-ты, - Феофан матерно выругался. - Но каков народ, Петрович! Стадо баранов, дикий город, не Центрай, а райцентр какой-то. Посмотри, эта паскуда приват-министр тридцать семь процентов на выборах набрал. Скажи, как такое могло случиться? Вот ты, ты хочешь умереть снова, а? То-то же, всякая живая тварь, - даже, я думаю, мертвая, - жить желает, тем более вечно. Ты вспомни сам - когда помираешь, до чего скучно становится, свет не мил, так, думаешь, взял бы и врезал кому-нибудь по роже из ближайших, кто рядышком, до кого еще дотянуться рукой можно и кто еще жить остается. Это же последнее состояние, потому как в самый смертельный момент ни одна душа тебе не позавидует, понимаешь, Петрович, ни одна на всем белом свете. Конечно, кроме самоубийц, - то народ дошлый... - Феофан вдруг опомнился: - Ой, прости, Петрович, но скажи сам, неужто в самый последний мельчайший моментик, у самой-самой черты, в миллиметрике, когда уже под ногами нет опоры, но ты болтаешься еще живым грузом, неужели не промелькнула мыслишка подленькая, а? Такая маленькая-маленькая щелочка осталась, оттуда полосочка светлая, а с ней еле живые звуки еще проступают, - скажи, в этот самый момент неужто не захотелось ногу в щель просунуть, чтобы дверь окончательно не прикрылась, а? Молчи, молчи, знаю. Нагляделся я уже на висельников, на самоубийц, очень, говорят, обратно хочется, просто до слез. Но слезы уже не идут, вот оттого у них всегда такие глаза выпученные. А не дай бог, в этот момент придет толковая мыслишка, главная, спасительная как бы, в мозгу-то еще, знаешь, - Феофан потрогал загорелый череп, - разные процессы биологические идут. Да, так вот, многие говорят, что там в последний момент приходит экстремальная мыслишка и тебе становится все ясно. Понимаешь, в каком смысле все? В смысле выхода, в смысле открытия новых горизонтов жизни, но поздно, и тут самая трагедия и наступает, хана! Нетерпимая это вещь необратимы процессы, Петрович. Так что не уговаривай меня, не поверю.

- Подожди, Феофан, тут другое дело. Они знают, что возможно оживление, или, как это - эксгумация, - возразил землянин.

- Хрена, эксгумация, все, баста. Эксгуматор отключили, а эксгуматор это тебе не гильотина, винтики-гаечки, тут голова нужна, а где же ее найти, если все под нож пойдут? И потом, ты что думаешь, тут, на тебе, всех оживляют, кого ни попадя?

- А как же?

- А хрен его знает, как. - Феофан смял кулек и бросил его куда-то за спину землянина. - Мне бы выбраться отсюда, я бы показал этому приват-министру...

- Вот подлечишься и выйдешь, - поддержал Феофана товарищ.

Феофан взвился, будто его ударили в самое чувствительное место.

- Я - больной, что ты меня лечить собираешься? На, глянь, - Феофан стащил с себя розовый халат и остался в одних розовых трусах, впрочем, на них тоже был фирменный знак - пять серпиков. - Вот, вот, смотри, - он стучал себя ручищей по удивительно молодому телу. - Я больной? - Феофан высунул язык, потом задрал вверх кровавое изнутри веко. - Глянь. - Он подсунул под глаза Варфоломееву голубоватые от неба белки. - Сто двадцать на восемьдесят, и никакой ипохондрии.

- А когда эксгуматор отключили? - спросил Петрович.

- Да вот, на новолуние, как отрубили. Ты-то сам один из последних, поди, и будешь. Подожди, подожди, - опомнился Феофан, - а где же ты две недели пропадал? Вот дурья башка, как же я раньше не сообразил! Стой, стой, стой, может, не случайно тебя на место Курдюка прописали? А я язык распустил, - Феофан натянул снова халат и стал подозрительно осматривать землянина.

Тот высказал предположение:

- Может быть, я в реанимационной две недели лежал?

- В реанимационной? - задумчиво повторил Феофан.

- Да.

- Две недели?

- Две недели, - уже более уверенно сказал землянин.

- Петрович, я по роже вижу - ты врешь.

- Почему?

- Я же говорю, по роже, - Феофан сел обратно на стул. - Да-а, ты фрукт, интересно, интересно, - удивлялся Феофан каким-то своим мыслям. Понимаешь, Петрович, его преосвященство из восьмой палаты в реанимационной помогают, они там втроем через два дня дежурят по очереди. Так ты знаешь, они уже недель пять как без работы скучают. Вот разве что вчера был вызов... - Феофан проникновенно посмотрел на землянина. - Постой, постой. - Он поднял с тумбочки баранью ногу, переложил ее в сторону и развернул просаленную газету. Несколько раз взглянул на газету и на Варфоломеева и наконец спросил:

- Ты?

Землянин промолчал, а Феофан развернул перед ним газету, какие-то "Центрайские ведомости", и еще раз спросил:

- Ты?