Мастер дымных колец

Евгения только что привели с очередного бессмысленного допроса в запертое со всех сторон полуподвальное жилье. Теперь оно уже называлось не камерой предварительного заключения, а следственным изолятором. Теперь его кормили не кислой лубянинской похлебкой, а вполне доброкачественным трехразовым пищевым рационом. Теперь уже никто не попрекал потерянной столичной пропиской и не говорил, что мало его расстрелять. Но легче ему не стало. Его снова и снова спрашивали про Северную Заставу, принуждали опять и опять рисовать схему ее устройства, то и дело придирались к обозначениям, к названиям, к фамилиям. Фотографию, которую он сделал во время первой их с Соней экскурсии в музей, называли искусной подделкой, удачным фотомонтажом, злостной фальшивкой. Евгений почти не сопротивлялся. Он только просил, чтобы его перестали мучить, он готов был подписать любые показания, только чтобы они наконец съехали с насиженной темы и отправили его в положенное наказанием место. Но где там, следователи были неподкупны. Они доставали из рыжей лубянинской папки документы, обрабатывали их путем перекрестного допроса и зачитывания отдельных мест, а потом перекладывали в новую, белую, с красными тесемками папку. Собственно, это были никакие не документы. Это были его, Евгения, рукописи, заметки, расчеты, найденные Лубяниным на квартире у продавщицы тети Саши.

— Вот что это за цифры? — спрашивал Боковой, подсовывая Евгению пожелтевший листок, использованный еще в столице. — Вот здесь в кружочке одна тысяча восемьсот шестьдесят первый, а ниже — цифра десять. А еще ниже, смотрите, дробь, — Боковой привстал и указал ухоженными пальцами интригующее его место. — Вот, пятьсот тысяч разделить на пять тысяч, и дальше, примерно равно сто. И наконец, слова: «В одна тысяча девятьсот шестьдесят первом году должно быть», а дальше — десять помножить на сто равно одна тысяча. Одна тысяча чего должна быть в тысяча девятьсот шестьдесят первом году? — Боковой поднял естествоиспытательские глаза на подследственного: — Чего это должно быть одна тысяча плюс минус триста, а было всего пять?

— Это расчеты, — пояснил Евгений.

— Мы видим, что не стихи, — вступил Злой.

— Это статистические расчеты, — уточнил подследственный. — Я п-попытался прикинуть, сколько у нас в тысяча девятьсот шестьдесят первом году должно было быть поэтов, ну, не п-просто поэтов, а хороших, не хуже к-классиков.

«Так-так-так…» — бодро застучала машинка Секретаря.

— Интересно, как это прикинуть, — насторожился Злой.

— Ну, оценить, что ли, подсчитать.

— Подсчитать? — удивился Секретарь. — Разве можно вычислить такое число?

— Можно, очень даже п-просто, — Евгений возбудился старой, давно волновавшей его проблемой. — Вот смотрите, десять напротив одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года, это примерное количество великих п-поэтов на ту эпоху…

— Десять? — повторил Секретарь.

— Да, порядка десяти, это очень важно, что именно десять, а не один, или д-два, или д-даже три. Д-десять уже много, это уже статистически достоверная величина, за три сигма выходит от единицы, — Евгений увлекся и не заметил, какое замешательство сделал среди следствия новый математический термин. — Вообще-то, десять — это еще так, нижняя оценка, если п-подумать, то ведь больше было.

— Кто же входит в вашу десятку? — спросил Боковой.

— Да все известные, от Основоположника до Мужичкова.

Следствие многозначительно переглянулось.

— П-подождите, не перебивайте, — Евгений запустил пятерню в отросшие волосы. — Теперь нужно коэффициент вычислить. А именно: во сколько раз в наше время больше образованных людей, чем в прошлом веке. Я п-просто сделал: разделил число студентов, обучающихся в наше время, примерно пятьсот тысяч, на число студентов тысяча восемьсот шестьдесят первого года, пять тысяч душ согласно энциклопедии… — Евгений замялся. Впрочем, это везде есть. Так и получается сто, п-понимаете, какой огромный коэффициент. Ну, а дальше просто, п-получаем, что к шестидесятому году должно быть т-тысяча великих п-поэтов!

— Чепуха, — не выдержал Злой.

— Именно, именно, ч-чепуха п-получилась! Где же они, эти сотни п-поэтов, я и пять еле насчитал.

— Чепуха, — повторил Злой еще более категоричным тоном. — Поэты не рогатый скот, чтобы их поголовье можно было запланировать…

— К-кстати, с поголовьем тоже ерунда получается, — Евгений встал и направился к лубянинской папке.

— Сядьте, — приказал Злой.

— Садитесь, — уже более мягко попросил Боковой.

Евгений уселся обратно и положил руки на худые колени. Здесь воспрянул Секретарь:

— А действительно, такая прорва поэтов, куда же она подевалась? Я вот — и то троих только и могу назвать!

— С п-писателями еще хуже. Я прикинул, — подследственный ткнул в испытуемый листок, — получилось десять тысяч!

Секретарь покачал головой и присвистнул.

— Фью, какая прорва.

— Десять тысяч, говорите, — Боковой напрягся. — Так у нас в Союзе писателей как раз десять тысяч и состоит.