Мастер дымных колец

Дневное светило уже зашло, а свет еще не включили. В коридоре в сумерках затаилась неопределенная пугающая тишина. Варфоломеев забыл номер Энгеля и пошел наугад туда, откуда выбегали торопливые шаги. Вдали, в конце коридора, в пепельном проеме окна чернела ветвистая яблоня. Казалось, было слышно, как шевелятся ее невесомые листья и шуршит по древесным капиллярам сладкий яблочный сок. Не успел землянин сделать и пяти шагов, как что-то под ногами хлюпнуло и упруго, как резина, отскочило в сторону. Варфоломеев нагнулся, напрягая ночное зрение, впился глазами в предполагаемый глобус и в ужасе отпрянул назад. Наверное, так же испугалась Марта, увидев в медвежьей клетке Васю Караулова. Но тут было похлеще. Глобус глядел ему в лоб злыми холодными глазами инженера Мирбаха. Да, это была голова Мирбаха из шестого номера. Впрочем, может быть, она была из папье-маше? Варфоломеев не решился дергать за нос мертвую голову. Он повернулся, отыскивая место, откуда бы эта голова могла выкатиться. Конечно, шестой номер был открыт настежь и оттуда несло канифолью и масляными красками. Вдали темнела кровать, и на ней, как и в первое посещение, он увидел тело, накрытое розовым покрывалом. Варфоломеев подошел к спинке кровати и потянул саван. Лучше бы он не делал этого. Вместо головы на подушке вплотную к телу покойного инженера был приложен глобус. Сколько же нужно иметь выдержки, чтобы такое сделать? — подумал Варфоломеев и выключил дымящийся на столе паяльник. Наклоняясь к розетке, он поднял с пола блестящий окровавленный скальпель. И здесь уже раздался оглушительный крик удивления и страха — орал невесть откуда появившийся Феофан. Он нелепо тряс головой Мирбаха, из которой хлюпало и капало живое вещество.

— А-а-а-а, я так и знал, что они подошлют кого-нибудь, — возмущался Феофан, — но ты, Петрович, ты!

Гулко захлопали двери, зажегся нестерпимый в теперешних условиях дневной свет. К месту преступления сбегались обитатели розового этажа. Варфоломеев даже не ожидал, что их так много здесь проживает. Они сгрудились вокруг Феофана, который наконец положил несчастную голову на пол. Толпа пульсировала и гудела. Вскоре завыли тревожные сирены, послышался топот, из лифтового холла появились казенные люди, по-видимому, обслуживающий персонал института смерти.

— Всем оставаться на местах! — кричал Синекура.

— К стене, к стене! Руки за спину! — прикрикивал здоровенный санитар.

Началась сутолока. Узкий и длинный коридор не был приспособлен к правоохранительным акциям. Феофан, смешавшийся с вопящей и клокочущей толпой, оказался в коридоре между тремя преосвященствами. Те дрожали синхронно, друг дружке в такт. Мимо, не замечая землянина, прошел Синекура, за ним трое санитаров, новенькая медсестра. Синекура нагнулся над головой, постоял немного и прошел в шестую палату, по-видимому, с целью установить факт смерти. Варфоломеев вскрикнул. Он нечаянно задел рукой карман, и орудие убийства впилось ему в бок, неглубоко, но больно. Синекура постоял над обезглавленным телом, пощупал пульс, снял глобус с подушки и с некоторым пафосом изрек:

— Смерть безусловная, — и тут же бросил в испуганную толпу: — Но радоваться рано! Нужно все проверить. — Потом он вдруг подошел прямо к землянину и протянул руку: — Поздравляю, товарищ Петрович, отличная работа. Чем это вы его так?

Товарищ Петрович автоматически подал руку с окровавленным скальпелем.

— Вот, я нашел его здесь, на полу.

— Полно, полно, не скромничайте, — Синекура дружески похлопал Петровича по плечу и двумя пальцами брезгливо взял протянутый предмет. Приобщите к делу, — приказал он санитару.

Детина довольно ухмыльнулся и подмигнул Варфоломееву. Весь этот идиотский спектакль никак не шел к концу, хотелось крикнуть что-нибудь грубое и неприличное. Варфоломеев покачнулся и вдруг выбежал вон, зажав рукой рот.

29

Некоторые не любят зиму, а жаль. Они утверждают, что зима — тоскливое холодное время, однообразное и скучное, как белый лист бумаги. И как этот лист может быть лишь необходимым условием для появления на нем живого слова, так и зима не может быть целью, а лишь промежуточным этапом, за которым последует появление настоящей жизни. А между тем это не совсем так. Ведь зима — веселый сон природы, а не кладбище летней жизни. В условиях, когда солнечный свет невредимо пролетает мимо нашей территории дальше в пустоту и лишь малая его доля гибнет в заснеженной бескрайней степи, живые организмы испытывают острый дефицит тепла и любви. Дефицит, непреодолимый даже самыми смелыми экономическими реформами. В результате внутри человека открываются собственные, личные источники энергии, улучшается мозговая деятельность, тоньше становится чувствительность сердца, в общем, зимние люди — существа особые.