Мастер дымных колец

Один, что поближе, долбил по бронзовому барельефу «Инструкция для проживающих в эксгуматоре» и приговаривал: «Вот тебе философия нищеты, вот тебе нищета философии, вот тебе философия нищеты, вот тебе…» Пот катился с его одухотворенного лица, слезы капали из серых метафизических очей.

— И долго они так будут? — спросил землянин.

— Пока всю дурь не выбьют, — Синекура показал кривой желтый зуб.

— Можно, я с ним поговорю?

— Пожалуйста.

Варфоломеев подошел к ближнему и тронул его рукой.

— Господин философ!

— Да, — размахиваясь головой для очередного удара, откликнулся ортодоксальный диалектик.

«Бум-гр», — ухнула бронзовая инструкция.

— Что вы делаете?

— Наслаждаюсь.

«Бум-гр».

— Нет, серьезно, — настаивал звездный капитан.

«Бум-гр».

Философ собирался с мыслями, не желая с ходу обидеть незнакомца.

— Я выделяю идеальный дух, абсолютное духовное «я».

«Бум-гр», как бы подтвердила плита.

— Но каким же образом? — удивился Петрович.

— В момент удара материальное, суть низменное… Бум-гр… останавливается, а легковесный идеальный абсолютный дух… Бум-гр… по инерции вытекает наружу.

— Но разве легковесное обладает инерцией?

— Кто это? — вдруг спросил философ у Синекуры.

— Петрович, покоритель Вселенной, — пояснил Синекура.

«Бум-гр», хотела пропеть инструкция, но философ остановился и с интересом стал разглядывать Варфоломеева.

— Вы что, всю — целиком?

— В общем, да, — скромно ответил звездный капитан.

— Что же так быстро? — философ растерянно развел руками.

— Так получилось, — Петрович сконфузился.

— Подождите, чепуха. Вселенная бесконечна, в ней нет предела. Нет, я не в геометрическом смысле, я в смысле перехода количества в качество.

— Нет никакого такого перехода.

— Как так? — возмутился ортодоксальный диалектик.

— Не оказалось.

— Чепуха, бред. Это невозможно, потому что подло, противно, скверно, — аргументировал философ. — Есть же абсолютный дух, великая непознаваемая холодная идея, наконец, запредельные пространства. Неужели это все болезнь ума?

— Да нет ничего такого, — Варфоломеев улыбнулся. — Все прощупано, измерено, сфотографировано.

— Но копенгагенская школа… — хватался за соломинку диалектик.

— Разум слишком слаб и пресен, чтобы взбодрить Вселенную.

— Для чего же тогда нужен разум? И зачем тогда бессмертие?

— Я и сам не знаю, — признался землянин.

— Вот тебе нищета… Бум-гр… философии, вот тебе философия нищеты, вот тебе…

Бедный философ, подумал Варфоломеев, влекомый Синекурой дальше. Тот все больше и больше загорался туристическим энтузиазмом. Так добрый хозяин, показывая гостю осточертевшие, опостылевшие владения, вдруг оживает от восторга свежего удивленного взгляда.

Ядовитая изумрудная встретила их целым сонмом экологических интриганов, корневиков и почвенников, отчаянных технологических пуритан. Здесь вообще не было дверей и коридора, наоборот, весь этаж напоминал барак, или точнее, пустырь с утыканными то здесь то там языками костров, шалашами, среди которых бродили полуголые люди, прикрытые в срамных местах папиросной бумагой. Противоречивые запахи навеяли воспоминания о простых земных радостях. Под ногами, в песке, поросшем куцыми кустиками, равнодушно белели кости какого-то древнего животного. Одной такой костью женщина с плоской спиной помешивала в обгоревшей перевернутой половинке глобуса. Рядышком сидел на корточках жилистый мужик и сквозь восходящие от чана потоки наблюдал, не подступают ли к его бедному очагу враги или какие-нибудь захватчики. Обнаружив на изумрудном горизонте гостей, он приподнялся, крепко сжимая сучковатое кривое древко. Измученное простотой жизни лицо осветилось с потолка зеленым искусственным светом и стало символом смертельной любви к окружающей ветхий очаг среде. На подходе к костру Синекура слегка притормозил землянина и указал на пол. Здесь обнаружилось, что вокруг неказистого подворья с очагом, с небольшой кучкой хвороста, с двумя ночными горшками, едва удаленными от места принятия пищи, с ветхим дырявым шалашом и натянутой между ним и горбатеньким козлом для распилки дров бельевой веревкой, на которой покачивались белые квадраты папиросной бумаги, — вокруг всего этого великолепия почва была размечена. По вычищенному от пыли и грязи паркету тянулась меловая петля с пояснительной надписью — ГРАНИЦА. Внутри границы, на площади около десяти квадратных метров, образовалось напряженное подозрение. Женщина оторвалась от приготовления пищи и тоже подошла к самой границе, показывая всем своим видом свирепое сопротивление внешним силам. Варфоломеев оглянулся. На близлежащих жилых местах уже заметили гостей и теперь наблюдали оттуда, из-за собственных границ, за развитием событий на чужеземных территориях.

— Стойте! — мужчина поднял руку.