Мастер

– Пусть он не вмешивается в мои дела, как и я к нему не лезу. Если разобраться, он невежественный человек.

– Милости – вот чего тебе всегда не хватало, – сказал тесть.

Яков поднялся в бешенстве.

– Вы мне лучше не рассказывайте про милость! Что я видел всю свою жизнь? Что мог я отдать? Я рожден сиротой – мать моя умерла через десять минут, и что постигло моего бедного отца, вы знаете сами. Если кто и говорил над ними Кадиш, [3]то только не я, пока не прошли годы. Если они дожидались у врат небесных, то долго пришлось им ждать, а возможно, они ждут до сих пор. Все свое несчастное детство я жил в поганом сиротском приюте, если вы это называете жизнью. И во сне я не имел покоя. Разве я знаю Тору, еще меньше я знаю Талмуд, хотя я выучил древнееврейский – у меня слух на языки. Псалмы как-никак я выучил. Меня учили ремеслу и к нему приспособили, едва мне исполнилось десять, – нет, не то чтобы я жалею. И я работаю – назовем это работой – своими руками, и кое-кто считает меня плебеем, хотя, говоря по правде, редкий человек понимает; кто плебей, кто нет. Вы приглядитесь получше к тем, кто дерет нос. Висковер, этот ногид, [4]– в моих глазах он плебей. Все, что есть у него, – рубли, и едва он откроет рот, слышно, как они звякают. Я много чего освоил самостоятельно, еще перед тем как пошел в армию, выучился приличному русскому, куда лучше того, какого мы набираемся от крестьян. Все, что я знаю, пусть это немного, я выучил сам – кое-что из истории и географии, и по арифметике, прочел несколько книг Спинозы. Не то чтобы ах, но лучше, чем ничего.

– Хотя почти все это трефное, [5]я отдаю тебе должное… – сказал Шмуэл.

– Дайте договорить. Я землю ногтями рыл, чтобы выжитъ. Что могут делать люди без капитала? Что они могут, я тоже могу, но это не много. Я чиню, что поломано и разбито, – все, кроме сердца. В этом штетле все разлезается – кого будет беспокоить, что крыша течет, если можно подсматривать в прорехи за Б-гом? И кто может заплатить за починку, если даже, предположим, кто-то хочет – но никто ведь не хочет. А кто и хочет, так я чаще всего работаю задаром. В лучшем случае за миску лапши. Здесь нет никаких возможностей у человека.

– Ты можешь мне не рассказывать про возможности…

– Меня призвали на Русско-японскую войну, но она кончилась, пока я еще до нее не доехал. Благодарение Б-гу. Потом я заболел, и меня прогнали. Кто будет цацкаться с астмой какого-то еврея? Благодарение Б-гу. Я вернулся и снова стал землю рыть поломанными ногтями. Как только увидел, начал обхаживать, обхаживал долго и, наконец, женился на вашей дочери, а она не могла забеременеть пять с половиной лет. Она не родила мне детей – кому я теперь посмею взглянуть в глаза? И вот наконец она убегает неведомо с кем, в кабаке его подцепила – гой, я уверен. Кажется, хватит – кто просит больше? Я не хочу, чтобы меня жалели, чтобы гадали, что же я сделал, чтобы заслужить такое проклятье. А я ничего не сделал. Это подарок. Я невиновен. Слишком долго я был сиротой. После тридцати лет на этом кладбище у меня за душой шестнадцать рублей, которые я получил, распродав все, что имел. И лучше уж вы мне не говорите про милость: что, скажите, я могу кому-нибудь дать?

– Милость может быть даже и у того, у кого ничего нет. Я не деньги имею в виду. Я имею в виду мою дочь.

– Ваша дочь не заслуживает ничего.

– Куда я ее не возил! Я всюду таскал ее от одного ребе к другому, и никто не мог обещать ей ребенка. Она и по врачам бегала, когда заведется рубль, и врачи ей то же самое говорили. У ребе это обходилось дешевле. И вот она убежала – да поможет ей Б-г. Он помогает и грешникам. Она согрешила – но она была в отчаянии.

– Пусть она бежит вечно.

– Она годами была тебе верной женой. Она делила с тобой все твои невзгоды.

– Что она причиняла, то она и делила. Она была верной женой до последней минуты, или до последнего месяца, или до предпоследнего, а значит, неверная она, чума ее возьми!

– Б-же упаси! – крикнул Шмуэл, вставая. – Тьфу на тебя!

Сверкая глазами, он хрипло проклял зятя и выбежал за дверь.