Массажист

Ноги у него были сильные – поди-ка побегай по трассе с сорокакилограммовым рюкзаком. Руки и спина были сильные – массажист все-таки. Пресс напоминал стальную пластину. А раздеть и посмотреть – худоба и даже некоторая мягкость, едва ли не женственность очертаний. Особенно голени и бедра – как у мраморной нимфы.

Женщины пользовались, но правды они не знали.

Правда же была в том, что, увидь они себя со стороны в самые горячие минуты, поразились бы легкому свечению, исходящему от собственной кожи. Н. умел окутать женщину нежностью, чтобы как раз сквозь кожу впиталась мысль: «Не может быть, меня любят!» У него это получалось само собой, и следующая мысль, исходившая струйкой из самых кончиков его пальцев и растекавшаяся по телу, как ароматное масло, была: «Не может быть – я же прекрасна!»

Но в результате утро становилось горьким и скорбным. Женщины вспоминали две ночные мысли, им делалось неловко за свою наивность, и они принимали независимый вид: захотела стройного блондина – получила, дальше – ничего…

Он обычно скоро ощущал, что стал нежелательной персоной. Сперва немного удивлялся, потом понял: таково, видать, его место в жизни. И даже не придал значения такому обстоятельству: он и смолоду не бегал за девочками, он шел к взрослым женщинам, связь с которыми возникала без ритуалов ухаживания и уговаривания. Как-то он вылавливал в мире именно тех женщин, которым нужна была лишь ночь. Впрочем, всякое случалось…

На сей раз все шло обычным путем, вот только женщина попалась какая-то ускользающая. Она была с ним – и не с ним, он чувствовал это так, как если бы руки находили в темноте еще чье-то тело, третье, бесстрастное и совершенно лишнее.

Наконец Н. и его незнакомка получили свое, молча устроились поудобнее и заснули.

Рано утром Н. проснулся, осторожно выбрался из постели, почти бесшумно принял душ, оделся и пошел на шестой этаж за припрятанным рюкзаком. Перетащив его в номер, Н. переоделся, спрятал грязное в особый пакет, потом побрился. Борода у него почти не росла, разглядеть ее было мудрено, но пальцы прекрасно знали новорожденную щетинку. Н. оставил бы ее, но ему показалось, что ночь будет иметь продолжение, и он постарался придать себе достойный вид.

Когда она проснулась, он уже сунул в чашку найденный на столе кипятильник и спросил, что дама предпочитает, чай или кофе. У нее была с собой баночка растворяшки, он приготовил две порции. Там же, где кипятильник, обнаружилась и разорванная пачка печенья с приторной начинкой. Н. ел все – печенье тоже съел. Мыть чашки не стал – ему и в голову не пришло, что это можно сделать моментально. Зато поддерживал светскую беседу – что-то такое говорил про озера и про рябиновую рощицу, которую приметил тут года два назад.

Он говорил и недоумевал: что за странная женщина попалась на сей раз.

В отличие от него, она была смугла, и даже очень. Он знал этот цвет загара – приобретаемый в солярии. Но ее кожа от природы была бледно-темной, натуральный загар был бы не столь коричневым, сколь буровато-серым – Н. видел такой загар у нескольких мужчин. Сейчас вообще полуголое тело обрадовало бы любого художника – утреннее солнце, падая на обнаженные бедра, придавало коже какой-то особенно теплый оттенок, но оставшиеся в тени икры и лодыжки были по контрасту явственно зеленоватые. Ступни же она спрятала под край одеяла. Н. и это понимал – он встречал людей, у которых ступни постоянно мерзли, даже на солнцепеке.

Покупной загар ее старил – ей следовало бы поберечь лицо. На лоб спадали темно-каштановые волосы химического колера. Будь волосы и осунувшееся лицо немного светлее, Н. счел бы женщину своей ровесницей, может быть, года на два помоложе, а так – все тридцать пять, и то при удачном освещении.

Женщина была из благополучных – ее вещи, разбросанные по номеру, только что сами не выставляли напоказ ценники с нулями и лейблы. Зеленое платье, в котором она отправилась вечером в бар, даже неопытный по части дорогой одежды Н. не назвал бы магазинным – тут потрудился модельер, имеющий хороших закройщиков и портных.

Но в придачу она была ленива и неряшлива – взяла чашку в постель и пила лежа; ставила эту чашку на простыню, чтобы освободившейся рукой потянуться за печеньем; на то, что крошки сыпались ей на грудь и на простыню, и на коричневатые влажные круги от донца чашки совершенно не обращала внимания. Н. сам был опрятен в меру, но это даже ему показалось странным.

Н. уж и не знал, как быть с именами, – он и своего не назвал, и ее имени не узнал, а сама она с церемониями не спешила. Просто пила кофе, потом взяла листок с расписанием фестиваля, молча прочитала, полежала с пустыми глазами. Н. тоже молчал. Он все яснее понимал, что зря тащил сюда рюкзак, – нужно было убираться. Хотя ночью все получилось замечательно, сейчас женщина явно выразила желание избавиться от свидетеля своей слабости, он же – инструмент ее блаженства.

– Стой, – сказала она. – До обеда у них там семинар какой-то, ну его… После обеда концерт Сидяковых. Успеваем.