Массажист

Наконец Сэнсей загнал Н. в угол. Это был настоящий угол, где сходились два забора, высокий дощатый, серый и мохнатый от времени, и штакетник, выкрашенный два года назад зеленой краской. Как и полагается, вдоль них росла высокая крапива, но было и кое-что получше – рябиновый куст. Этот куст Н. приметил уже давно: он каждый год вывешивал особенно крупные грозди ягод изумительного цвета – не оранжевого, как многие рябины низкого пошиба, а истинно рябинового, который ни с чем не спутаешь.

Н. остановился у куста, подняв меч и левую руку. Он признал свое поражение. Сэнсей же опустил меч и глядел на Н., словно оценивая эстетическую сторону капитуляции: тусклая зелень веток и насыщенный тон ягод, белокурая с золотом шевелюра, тонкое бледное лицо (глаза посажены слишком глубоко, нос чуть длиннее классического и островат, но цветовой гаммы это не портит), белая кожа противника, не тронутая загаром, шорты защитного цвета…

Сэнсей ощутил ту самую презрительную жалость, на которой не раз ловил себя. И какая еще была бы возможна по отношению к человеку, не умеющему защищаться? Сам Сэнсей сейчас считал себя бойцом, причем бойцом настоящим, по праву рождения, потомком длинной цепочки неутомимых победителей.

Он был победителем, Н. – побежденным. А к своему побежденному можно даже нежность проявить.

Н. не мог бы объяснить словами, что происходит в голове и в душе Сэнсея, хотя на бессловесном уровне все прекрасно понял. Давний вечер, когда было выпито ровно столько, чтобы проснулось дурное любопытство, до сих пор высовывался иногда из смутного пласта под названием «прошлое» и подсказывал…

Решительное «нет» ничего бы не изменило в их отношениях – они остались бы приятелями, и только. Вся беда была в том, что Н. не умел говорить «нет». Точно так же, как не умел мыть за собой посуду: знал, что это необходимо, а собраться с духом не мог.

Впрочем, он и «да» не сказал.

Точно так же, как он позволил Соледад взять себя и увести, он сейчас даже не ответил Сэнсею хотя бы нахмуренным взглядом – то есть вообще никак не возразил. А вся беда была в том, что он ощущал внезапную жалость, которая парализовала его. Он видел, что Соледад колобродит от бабьего отчаяния и непременно хочет показать всему миру, как она справилась с ситуацией и вдруг стала счастливой. Он видел также, что Сэнсею плохо, а другого утешения он себе не представляет – не водку же пить до полного выпадения из реальности, в самом деле.

А тут еще рябина во всей своей осенней женской красе…

Н. стоял под этой самой рябиной и все яснее понимал: связал его черт с Сэнсеем одной веревочкой, нехорошей какой-то веревочкой, идти на поводу у Сэнсея нельзя, а возразить ему невозможно. Ибо не в первый уж раз создают они оба это пространство утешения, в котором Сэнсей, наверно, осуществляет торжественную месть своей капризной подруге – месть, о которой она никогда не узнает.

– Да, так вот, – сказал Сэнсей. – Я тебе еще не все про семинар рассказал. Жаль, что ты не видел этого японца…

У Сэнсея были деньги, чтобы ходить на семинары по восточной медицине и получать сертификаты – запрессованные в пластик грамоты, дававшие ему право зарабатывать немалые деньги. Н., даже переняв у Сэнсея приемы и ухватки, такого права не имел. В самом начале их дружбы Сэнсей ругался, посылал Н. хотя бы на курсы медсестер, чтобы заработать простенький диплом о самом примитивном медицинском образовании. С таким дипломом можно двигаться дальше. Но у Н. голова была как-то странно устроена – тупые обязательные сведения в ней не застревали. Да и какова роль головы в деле, осуществляемой руками? Весь ум массажиста во время сеанса помещается в кончиках пальцев, а помимо сеанса он спит.

Н. и Сэнсей пошли на кухню – там следовало упаковать кастрюли со сковородками и все мало-мальски ценное, потому что бомжи, зимой вскрывавшие дачи, могли унести даже кружку с отбитой ручкой. Сэнсей за чаем много чего наговорил про японца, потом сам помыл посуду. Н. все понимал и покорно ждал, чтобы его уложили на широкую продавленную тахту и стали на нем показывать все японские ухватки – до определенного момента… и руки уже проснулись…

Все так и вышло.

А потом было прохладное утро – они забыли закрыть окно, и на рассвете в комнате сделалось зябко. Н. встал, подошел, взялся за створку – и остался у того окна, глядя на соседский сад.

Обычно, когда они валяли дурака во дворе, он сада не видел, а только дощатый забор. Теперь же, оказавшись повыше, он обнаружил, что там растут яблони, и по неизвестной причине яблони эти сохранили свои плоды. Яблоки не опали и не были убраны, а остались на ветвях – и большие светлые, и маленькие краснобокие.

Натянув джинсы, надев куртку, Н. вышел на веранду, спустился во двор – и опять забор скрыл от него наливное богатство сада. Одна лишь ветка, перевесившись, поманила его десятком яблок, и Н. пошел было к ней, но остановился.