Масоны и заговор декабристов

Чернышевский (в 1853 г.) пишет: «…меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики, ни резня». В окончательном виде «Катехизис революционера», как он был назван, составил в 80-х годах Нечаев и никто дальше, — ни Ленин, ни Дзержинский, ни Сталин — ничего нового уже не сказали. Нечаев писал, что все средства — ложь, вымогательство, провокация, воровство и убийство не только не должны смущать революционера, но абсолютно необходимы и всячески его украшают. Это и есть революционная доблесть. Всем известно, что фабулой для «Бесов» Достоевского послужил именно процесс Нечаева, который убил своего приятеля, когда тот возымел дерзость в чем-то не согласиться с «вождем» — Нечаевым».

Но оставим пророков и перейдем к «малым». Как там обстояло дело? Увы, черные пророки всегда находили послушное и восторженное стадо».

«Я дошла до того, что бредила эшафотом», оставляет письменный след Л. Г. Шелгунова («Любовь людей шестидесятых годов» Т. А. Богданович, изд. «Академия»). Шелгунова со своими двумя мужьями принадлежала к окружению Чернышевского, но на ней явственно чувствуется гипноз, т. н. великой французской революции. «Этот месяц, проведенный в Париже, совершенно одурманил меня», — сообщает Шелгунова в 1856 году. «Я дошла до того, что бредила эшафотом». По-видимому, посещение мест казней и осмотр «священных гильотин» производили на молодую барыньку приятное опьяняющее действие».[28]

XX. Напрасно погубленные жизни

Восстание декабристов, чрезвычайно накалив политическую атмосферу в России, только отодвинуло еще дальше возможность разрешения важнейшей исторической задачи, во имя разрешения которой они поднимали восстание — освобождение крестьян. Не будь восстание, крестьян освободил бы наверное уже не сын Николая I, а сам Николай I.

Чрезвычайно показательно то, что помилованные Николаем I Киселев, А. Муравьев и Ростовцев были привлечены Императором к подготовительным работам по освобождению крестьян и проделали большую работу в этом направлении.

Ряд осужденных декабристов со временем тоже поняли, что восстание было ошибочным шагом.

Участник восстания декабристов А. П. Беляев в своих «Воспоминаниях о пережитом и перечувствованном» оценивает восстание декабристов как событие, принесшее страшный вред России («Русская Старина»).

Когда на престол после смерти Николая I вступил Александр Второй, то он простил декабристов.

«…Летом 1856 года все тянулись в Москву — ожидали коронации. Вернулся Михаил Сергеевич из заграничной поездки.

Муравьев разрешил ему остаться в Москве посмотреть на торжества.

Царило восторженное настроение. Севастопольские раны, наскоро залеченные Парижским трактатом, уже не болели. Очи всех с упованием взирали на Кремль, а практические заботы вращались вокруг приготовлений к праздникам. Настал и ожидаемый день, когда должно было раздаться царское слово о судьбе сибирских изгнанников.

Утром, в день коронации, еще никто ничего не знал: по крайний мере, дети Сергея Григорьевича ничего не знали. В ответ на все расспросы видели лишь поднятые плечи и разведённые руки. Елена Сергеевна с Михаилом Сергеевичем сидели в местах для публики на Кремлевской площади: они видели счастливые лица людей, друг друга поздравлявших, между прочим, молодого Александра Егоровича Тимашева, впоследствии министра внутренних дел, который с крыльца издали показывал дамам, сидящим на трибунах, свои только что полученные флигель-адъютантские аксельбанты, но об отце своем они ничего не знали. Так прошел весь день.

Когда в своей квартире на Спиридоновке они сидели за обедом, раздается звонок. Курьер из Кремля. На имя Михаила Сергеевича Волконского повестка явиться к шефу жандармов, князю Долгорукому.

Кратковременная всеобщая суматоха. Отец спешит в Кремль. Он вошел в приемную, пошли доложить. Выходит князь Долгорукий с пакетом в руке: «Государь Император, узнав, что вы находитесь в Москве, повелел мне передать вам манифест о помиловании декабристов, с тем, чтобы вы его везли вашему отцу и его товарищам». Можете себе представить, что это известие произвело дома, на Спиридоновке. В тот же вечер, отец выехал… Москва горела огнями, гремела кликами, когда по той самой дороге, по которой двадцать девять лет тому назад Мария Николаевна в кибитке ехала, держа путь на Нерчинск — в тарантасе выезжал Михаил Сергеевич, увозя с собой манифест о помиловании…».

«…На придворном балу в Кремлевских залах новый Император обходил гостей, когда вдруг остановился. Он нагнулся к сопровождавшему его, спросил что-то и направился в толпу. Толпа по пути его расступалась. Государь проходил как бы коридором, который удлинялся по мере его продвижения. Наконец он остановился: перед ним стояла красавица в белом кисейном платье с бархатными анютиными глазками на белом платье и в черных волосах.

«Я счастлив, — сказал Александр Второй, — что могу возвратить вашего отца из ссылки, и рад был послать за ним вашего брата».[29] Вся в слезах Елена Сергеевна погрузилась в глубокий реверанс…».