Масоны и заговор декабристов

тщательно выбрит; крутой, гладкий, точно из слоновой кости точеный лоб; взгляд черных, без блеска, широко расставленных и глубоко сидящих глаз такой тяжелый, пристальный, что, кажется, чуть-чуть косит; и во всем облике что то тяжелое, застывшее, недвижное, как будто окаменелое".

"В ожидании Пестеля, говорили о нем. Рассказывали об отце его, бывшем сибирском генерал-губернаторе, - самодуре и взяточнике, отрешенном от должности и попавшем под суд; рассказывали о самом Пестеле - яблочко от яблони недалеко падает, - как угнетал он в полку офицеров и приказывал бить палками солдат за малейшие оплошности по фронту".

"...Умен, как бес, а сердца мало, - заметил Кюхля.

- Просто хитрый властолюбец: хочет нас скрутить со всех сторон... Я понял эту птицу, - решил Бестужев.

- Ничего не сделает, а только погубит нас всех ни за денежку, предостерегал Одоевский.

- Он меня в ужас привел, - сознался Рылеев, - надобно ослабить его, иначе все заберет в руки и будет распоряжаться как диктатор.

- Знаем мы этих армейских Наполеонов,- презрительно усмехался Якубович, который успел в общей ненависти к Пестелю примириться с Рылеевым, после отъезда Глафиры в Чухломскую усадьбу.

- Наполеон и Робеспьер вместе. Погодите-ка ужо, доберется до власти - покажет нам Кузькину мать! - заключил Батенков".

"...- Он! Он! - пронесся шепот, и все взоры обратились на вошедшего.

Однажды, на Лейпцигской ярмарке, в музее восковых фигур, Голицын увидел куклу Наполеона, которая могла вставать и поворачивать голову. Угловатою резкостью движений Пестель напомнил ему эту куклу, а тяжелым, слишком пристальным, как будто косящим, взглядом - одного школьного товарища, который впоследствии заболел падучею.

Уселись на кожаных креслах с высокими спинками, за длинный стол, крытый зеленым сукном, с малахитовой чернильницей, бронзовым председательским колокольчиком и бронзовыми канделябрами - все взято на прокат из Русско-Американской Компании; зажгли свечи, без надобности, - было еще светло, - а только для пышности. Хозяин оглянул все и остался доволен: настоящий парламент.

- Господа, объявляю заседание открытым, - произнес председатель князь Трубецкой и позвонил в колокольчик, тоже без надобности, было тихо и так.

- Соединение Северного Общества с Южным на условиях таковых предлагается нашею Управою, - начал Пестель. - Первое: признать одного верховного правителя и диктатора обеих управ; второе: обязать совершенным и безусловным повиновением оному; третье: оставя дальний путь просвещения и медленного на общее мнение действия, сделать постановления более самовластные, чем ничтожные правила, в наших уставах изложенные (понеже сделаны были сии только для робких душ, на первый раз), и, приняв конституцию Южного Общества, подтвердить клятвою, что иной в России не будет...

- Извините, господин полковник, - остановил председатель изысканно вежливо и мягко, как говорил всегда, - во избежание недоумений позвольте узнать, конституция ваша - республика?

- Да.

- А кто же диктатор? - тихонько как будто про себя, но так, что все услышали, произнес Никита Муравьев, не глядя на Пестеля. В этом вопросе таился другой: "уж не вы ли?"

- От господ членов Общества оного лица избрание зависеть должно, - ответил Пестель Муравьеву, чуть-чуть нахмурившись, видимо почувствовав жало вопроса.

- Не пожелает ли, господа, кто-либо высказаться? - обвел председатель собрание.

Все молчали.

- Прежде чем говорить о возможном соединении, нужно бы знать намерения Южного Общества, - продолжал Трубецкой.

- Единообразие и порядок в действии... - начал Пестель.

- Извините, Павел Иванович, - опять остановил его Трубецкой также мягко и вежливо, - нам хотелось бы знать точно и определенно намерения ваши ближайшие, первые шаги для приступления к действию.

- Главное и первоначальное действие - открытие революции посредством возмущения в войсках и упразднения престола, - ответил Пестель, начиная, как всегда, в раздражении, выговаривать слова слишком отчетливо: раздражало его то, что перебивают и не дают говорить. - Должно заставить Синод и Сенат объявить временное правление с властью неограниченною...

- Неограниченною, самодержавною? - опять вставил тихонько Муравьев.

- Да, если угодно, самодержавною...

- А самодержец кто?

Пестель не ответил как будто не услышал.

- Предварительно же надо, чтобы царствующая фамилия не существовала, - кончил он.

- Вот именно, об этом мы и спрашиваем, - подхватил Трубецкой, - каковы по сему намерения Южного Общества?

- Ответ ясен, - проговорил Пестель и еще больше нахмурился.

- Вы разумеете?

- Разумею, если непременно нужно выговорить, цареубийство.

- Государя императора?

- Не одного государя..."

"Говорил так спокойно, как будто доказывал, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым; но в этом спокойствии, в бескровных словах о крови было что-то противоестественное.

Когда Пестель умолк, все невольно потупились и затаили дыхание. Наступила такая тишина, что слышно было как нагоревшие свечи потрескивают и сверчок за печкой поет уютную песенку. Тихая, душная тяжесть навалилась на всех.