Маськин зимой

Когда холода начали понемногу отступать, к Маськину в гости приехала Птичка-Синичка из древнего еврейско-дворянского рода Барачкиных. Попрошу не перебивать, что, дескать, евреев-дворян не бывает. Во-первых, это не совсем так, а во-вторых, это совсем не так, ибо у Барачкиных был роскошный барак, а также небольшой аккуратный двор, и они даже пристроили балкон в несколько ярусов, что напоминало искусное нагромождение капитанских мостиков. Что же, по-вашему, наличие такого двора и балкона не позволяет считаться дворнягой? То есть я хотел сказать – дворянином! Я сам в последнее время тоже дворянин, ибо у меня самого есть двор, что, кстати, не мешает мне быть дворнягой, то есть я хотел сказать – евреем! Ну что, теперь вы уже пожалели, что взялись меня перебивать?

Птичка-Синичка была прекрасно воспитана и свободно читала по-французски, с каким-то неуловимым шармом чрезвычайно парижского прононса, отчего все заслушивались, а Плюшевый Медведь иной раз ронял слёзки умиления и пытался повторить за ней то или иное слово. Видя свой успех, Птичка-Синичка скромничала и начинал заявлять, что ни слова не понимает из того, что читает по-французски, хотя все знали, что это не страшно. Французский язык вообще не создан для понимания. Как нет необходимости пытаться разлагать щебетание птиц на отдельные слова, так и этот язык следует воспринимать целиком и без остатка, просто погружаясь в него, как в ванну с шипучим шампанским, и выныривать совершенно опьянённым его обворожительным шармом:

J’étais seul près des flots, par une nuit d’étoiles.
Pas un nuage aux cieux, sur les mers pas de voiles…
Ж’этесёльпрэдэфлё, парёнюид’этуаль
Паз ё нюаж у сьё, сюр ле мэр па дё вуаль…

Какая разница, что там Виктор Гюго имел в виду в этом стихотворении про море, звёзды и облака… Вы вслушайтесь в музыку этих строк, и большего, поверьте, вам не надо!

Et les étoiles d’or, légions infinies,
A voix haute, à voix basse,
Avec mille harmonies,
Disaient, en inclinant leurs couronnes de feu…

Э лезэтуаль д’ор лежиён энфини,
А вуа о, а вуа ба
Авэк миль армони
Диза ан энклина лёир курон дё фю…

Что может быть волшебнее этой музыки языка, вещающего вам о «тысячах гармоний, с которыми златые звёзды, чьи бесконечные легионы высокими и низкими голосами глаголят, склонив свои огненные короны…»

Птичка-Синичка читала это стихотворение так прочувствованно и поэтично, что и Маськин начинал утирать слёзы. Вот что значит старое классическое воспитание! Утончённость талантов в сочетании с непревзойдённой скромностью и обаятельностью! Где пропавшие куда-то гувернантки? Где спившиеся и позабывшие французский гувернёры?

Нынче у наташ ростовых в 13 лет обнаруживают в портфеле коробочку с тестом для определения беременности и пустую бутылку из-под пива «Балтика», заначенную либо для того, чтобы сдать её в пункт приёма стеклотары, либо для отчаянной самообороны. И не надейтесь, что девочки-шалуньи специально подкладывают эти предметы в свой портфельчик, чтобы разыграть своих опупевших бабушек и дедушек! Увы! Наши девочки утратили чувство юмора задолго до того, как расстались с невинностью. Такие нынче несмешные времена.

А вот Птичка-Синичка была девочкой положительной во всех отношениях. Она могла изучить китайский язык перед обедом и не забывала его даже до обеда следующего дня! Это поразительно для нашего забывчивого века…

Но главным чарующим свойством Птички-Синички было то, что она оказалась удивительной балериной. Как только начинала звучать музыка, она сначала замирала, а затем пускалась в каскад балетных па, и, выражая движением то взволнованность, то холодность, то завороженность, дарила зрителям незабываемое эстетическое наслаждение, которое редко можно получить, даже будучи завсегдатаями настоящих театров с большими колоннами, буфетами и гардеробами. Многие изволят полагать, что театр начинается с вешалки. Я же утверждаю, что театр начинается – а подчас и заканчивается – буфетом. Многие театроманы нынче более всего в спектакле ценят антракт, и недалёк тот день, когда под неизбежным давлением театральных масс, кроме антракта, в театрах более ничего стоящего не будет. Зашёл в буфет – и порядок. Приложился, так сказать, сполна к чаше театрального искусства, и, осушив её, закусил лимоном, ах, да если бы лимоном… а то и просто рукавом вечернего платья элегантной спутницы.