Маски иллюминатов

Merde, сказал генерал Канбронн. Век Разума. Перед боем всегда надевайте коричневые штаны.

Дракула восстал из могилы.

Не забудьте включить меня в процесс I.N.R.I., сказал он. Домовладельцы живут вечно. Другая сторона дьявола. Я никогда не пью вино.

Ввели Эдуарда Эйнштейна и Лючию Джойс в смирительных рубашках. Достаточно было одного взгляда на их фигуры и лица, чтобы понять, что они страдают от хронической шизофрении.

Ты бросишь мою мать, обвиняющим тоном сказал Эдуард Альберту. Ты никогда не любил меня. Ты любил только свои проклятые уравнения. Ты чудовище. Ты живешь только в своем узком мирке и никого не любишь. По-моему, я скоро сойду с ума.

О, нет, сказал Эйнштейн, всхлипывая.

Видите, сказал Кроули Бэбкоку. Теперь настал его черед пройти этап Нун. Смерть на белом коне.

Лючия Джойс игриво приподняла юбку, показывая голубую подвязку.

Ну давай, что же ты, закричала она Джеймсу. Спрячься под землю. Я знаю, что ты нас видишь. Ты все видишь. Ты знаешь все про всех — мужчин женщин мальчиков девочек — и всегда видишь всех насквозь, не так ли? Ты живешь только в своем узком мирке и никого не любишь.

Черт, сказал Джойс, с трудом сдерживая рыдания.

А вот и еще один кандидат, весело сказал Кроули.

Вы подонок.

Плохо ужасно отвратительно дерьмово быть сыном гения, пожаловался Эдуард Эйнштейн.

Будто я не знаю, сказала Лючия Джойс.

Я есмь ОН, внезапно затянул Кроули, вновь приковывая к себе их внимание. Нерожденный Дух и бессмертный огонь который жалеет о зле совершаемом в этом мире Тот кто гремит и сверкает молниями Тот кто дышит огнем Тот кто проливает на землю дождь жизни

Истинное посвящение длится вечно.

Нужно бороться, нужно победить, сказал Ленин.

Нужно джина больше пить, добавил Джойс.

Мастера Масоны распевали, танцуя вокруг костра:

Славим Троицу Святую,
Дух Святой — вот идеал.
В нем природу Бог мужскую
С женской мудро сочетал.
И направо, и налево
Тебя славим, Чудо-Древо!

Мне кажется, сказал Джойс, что произошла какая-то мутация, и мы перешли от символьно-вербального сознания к абсолютному сознанию тела. Что вы на это скажете?

Отчасти вы правы, задумчиво согласился Эйнштейн. Но я также замечаю признаки непосредственного восприятия. Мне кажется, что теперь вы должны гораздо лучше понимать мою теорию относительности. Даже я сам сейчас понимаю ее гораздо лучше, чем прежде.

Но этот стол, сказал Джойс. Боже мой, что нам с ним делать?

А что случилось со столом? поинтересовался Эйнштейн.

Мы внутри него, сказал Джойс.

Да… тихо сказал Эйнштейн… верно. Мы внутри него, а он внутри нас. Это мост…

Боже, сказал Джойс. Этого не может быть.

В материальном мире, счастливо продолжал Эйнштейн, меньшее всегда находится внутри большего. Но в мире, который создан нашим сознанием… mein Gott… большее может быть внутри меньшего. Так действует наша мысль… Мы обретаем такие же размеры, как то, что мы воспринимаем и познаем… Это как лента Мёбиуса.

Из влажной могилы славлю тебя, донесся откуда-то снизу глухой голос Тима Финнегана.

Из ждущего лона славлю тебя, простонала Молли Блум.

Хвала тебе от земли целинной, прокричал Осирис.

Хвала тебе от девы невинной, пропела Исида.

Крест превратился в фаллос.

Фаллос превратился в крест.

Крест превратился в бешено вращающееся солнце.

Два филина и воробей, сказал Король Лир, три ворона и соловей, все свили гнезда в моей седой бороде.

Они двигались к Нулю.

Боже, ведь это черная дыра, воскликнул Шварцшильд[74].

Врата ада, сказал Бэбкок.

Чаша Девы, поправил их Кроули.

Ноль превратился в огромный пульсирующий пончик. Джойс засмеялся.

Девять месяцев растем, чтобы оттуда выбраться, а потом всю жизнь стараемся туда вернуться.

Пончик превратился во вращающуюся галактику.

— Мы что, так и просидели здесь три или четыре часа, хохоча, словно идиоты? — наконец спросил Джойс.

— По правде говоря, да, — сказал Эйнштейн.

— Что, уже все закончилось? — спросил Бэбкок.

— Не думаю, — ответил Джойс. — Неужели вы не видите то, что вижу я?