Маски духа

А вечером к Сашке на работу с бутылкой водки заявился непьющий Револьт, которого почему-то не арестовали. Мы выпили, чтоб не думать, и стали пьяными голосами песни петь. То есть пел я один, а эти двое за полным отсутствием музыкального слуха просто выли несусветное, пока сторож не пришел. Посмотрел Сашка на того сторожа, посмотрел, да и повесил его за воротник на вешалку для пальто. Висит сторож, хрипит, ногами дрыгает. Мы с Револьтом его с трудом сняли. Уполз.

Сидим, поем дальше. А всех одна мысль сверлит: почему не арестовали, почему ищут без всякого рвения? Что они там задумали?

А утром просыпаюсь – знобит с похмелья. Печка выстыла. Рядом – ни души. И снег ноябрьский заносит – не откопаться. Зачерпнул воды из ведра – обожгло внутри ледяным холодом. Нырнул опять в постель. Лежу. И вдруг – стук в дверь. Настойчиво так стучат. Ну все, думаю, вот и развязка. Приехали.

– Епимушка, открывай! – слышу. – Беда!

Выползаю нагишом в сени, отодвигаю засов – Габов.

– Что за беда?

– Беда, Епимушка! Брежнев помер.

* * *

Что-то я запутался с этим Новым годом. Ну да, в Париже с ноября начинают витрины украшать. Вот меня Розанова и водила. Синявского в Сорбонну сплавила, на семинар. А меня водила глядеть на витрины. И – по магазинам. И все раздражалась, что я ничего не смыслю ни в тканях, ни в галантерее, ни в бижутерии. Дурак дураком. Она вообще поэтов не любит, Марья-то, и не читает. И правильно делает. Поэты ведь не люди, а так – ярмарка болезненного тщеславия, корабль прокаженных. Да еще и дурак на дураке. Иное дело – воры! Поэт ищет славы на земле, а вор славы не ищет. Он, наоборот, маскируется. Он принимает вид обыкновенного человека, а сам постоянно выглядывает возможность всех обмануть, потому что живет по другим законам. Не так, как все. Но сказать ей, что я не поэт вовсе, а так, подворовываю, – не поверит. Неверящая она, Марья-то. Потому и прятала книжки за диван. А что их читать? Прочитаешь – надо мнение иметь. А вдруг мнение читателя не совпадет с мнением писателя? Сразу обиды начинаются, а дружба заканчивается. Это надо?

И вот заводит она меня в магазин, а там – шарфы английские, шарфы французские, шарфы итальянские. Смотрит – а я с голой шеей.

– Нравится? – спрашивает.

– Нравится.

А Марья – она как таджик. Я у таджиков бывал, помню. Скажешь ему: какой халат у тебя красивый! В качестве комплимента. А он сразу: бери. Или: какой кинжал красивый! Тут же дарит. И Марья так. Раз нравится – давай выбирать. Выбрала она красно-зеленый английский шарф и на меня намотала. Идем по улице – штаны помятые, кроссовки драные и шарф – роскошный. Ну прямо как настоящий француз. Для француза ведь, известное дело, шарф – главный предмет одежды. Без шарфа француз, можно сказать, голый. То есть он может быть и голый, но обязательно с шарфом. Француз без шарфа – то же самое, что таджик без тюбетейки или еврей без пейсов. Можно даже смело сказать, что шарф – это пейсы француза.

В Новый год вообще иногда такое происходит, что и Розановой в голову не придет. Помню, еще на Севере вселился как-то в новую квартиру. Под Новый год. Квартира как квартира. Маленькая, но с телефоном. Но лучше бы, как потом оказалось, была без него. Потому что телефонный номер этот раньше принадлежал одному из отделений расположенного неподалеку почтамта. А тут, как было сказано, Новый год на носу. Я уже надел парадные штаны, колбасы нарезал, как слышу звонок. Беру трубку.

– Алло! – спрашивает женский голос. – Это третье отделение?

– Нет, – отвечаю, – это квартира.

– А где третье отделение?

– Третье отделение находится как раз напротив. Туда и звоните.

– Ладно, – соглашается женщина, – позвоню. С Новым годом!

Я, конечно, вежливо поблагодарил и стал примерять пиджак. Опять звонок.

– Алло, это третье отделение?

– Квартира, – отвечаю. – Всего доброго!

А сам начинаю потихоньку раздражаться, потому что опаздываю. И тут еще один звонок:

– Это третье отделение?

– Да! – отзываюсь злобно. – Третье отделение.

– А кто у телефона?

– Александр Христофорович.

– Какой Александр Христофорович?

– Бенкендорф!

В трубке ойкнули, а затем послышались короткие гудки. Не теряя времени, завернул нарезанную колбасу, накинул пальто и только было собрался выходить, как слышу звонок. Но уже в дверь. Выглядываю в глазок – мужик переминается.

– Кто нужен? – спрашиваю грубым голосом. А сам дверь не открываю.

– Здесь, – говорит, – квартира товарища Бенкендорфа?

– Нет, – отвечаю. – Товарищ Бенкендорф живет двумя этажами выше.

Слышу – затопал. Тогда я голову – в воротник, колбасу – под мышку, дверь захлопнул и – бежать. В гости. Еле успел к двенадцати. А кто приходил и почему приходили – по сей день не знаю. Да и как узнаешь? Новый год – он и есть Новый год. Еще и не такие чудеса бывают.

* * *